Но плотской любви у нас с Фульвией не случилось. Она отказала мне, сказав, что больна.
Быть может, все это было лишь уловкой, чтобы потомить меня, потянуть. Быть может, она и вправду была больна.
Но есть у меня и другое объяснение ее недомогания, то, про которое мне потом снился сон, связанное с тобой. В любом случае, наутро я покинул Афины. Мне нужно было встретиться с Октавианом и поговорить о судьбе Фульвии.
— Я поговорю с ним о твоем возвращении, — сказал я. — В том числе.
— Лучше езжай к Сексту Помпею, тупой дебил, — сказала Фульвия.
— Закрой рот уже, — засмеялся я и вдруг обнял ее. — Ты же знаешь, что я больше не злюсь на тебя на самом деле?
— Я знаю, — ответила она. — Но ты тупой.
— Ты тупая, — сказал я.
— Даже не можешь придумать ответ.
И вот, пора было расставаться. Но перед тем я увлек ее на ложе, она уперлась в меня руками.
— Не хочу, не могу, я больна.
— Да нет, — сказал я. — Дура, не для этого.
— А для чего?
— Ты знаешь сама.
Взгляд ее вдруг просветлел, она вспомнила. Я улегся, и Фульвия устроилась на мне, скинув обувь. Прошло много времени, мы выросли, повзрослели, а пятки ее были все такими же хорошими, пусть и менее гладкими, но ощущать их оказалось все так же приятно.
Фульвия положила голову мне на грудь.
— Сердце, — сказала она. — Бьется твое сердце, Антоний.
— Ага, — сказал я. — Бьется мое сердце.
Я нежно обнял ее, и так мы лежали, пока время наше не ушло. Потом я уехал из Афин, напутствуя Фульвии двинуться за мной, когда дойдет до нее мое послание.
Думал ли я в тот момент о моей детке, что носила под сердцем моего ребенка? Не буду тебе врать, что думал. Так уж я устроен.
Я рад, что ссора наша с Фульвией переросла вот в такое нежное прощание. Мне повезло во второй раз, как и с Фадией.
Я взял Антилла с собой, не знаю, почему. Фульвия даже была против, но я настоял. А теперь думаю: это хорошо. Хорошо, что он не видел смерти матери. Я видел смерть отца — мне было больно. Не хочу Антиллу этой боли.
Может, в этом тоже причина того, что я отправил его сейчас к Октавиану? Никогда об этом не думал. Наоборот, считал, что подам ему пример хорошей римской смерти.
Но, может, тоже к лучшему?
В любом случае, я двинулся дальше. Для того, чтобы иметь некоторые аргументы в разговоре с Октавианом, я осадил Брундизий. Не мог я позволить щенку разговаривать со мной с позиции силы, с позиции победителя, пусть и не в моей войне.
В твоей войне, да, в твоей войне.
Я хотел отыграться за твою войну, кроме того, есть ли еще сильные аргументы, кроме, собственно, силы?
Брундизий был необходим Октавиану, так что и говорить он со мной будет мягче, чем мог бы, учитывая приключения моих родственников.
В любом случае, Октавиан и рад был бы прищелкнуть мне нос, однако среди его солдат я был только что не популярнее его самого, и войнушки не вышло, хотя я на нее, в определенном смысле, рассчитывал.
Может, случись все тогда, оно и закончилось бы по-другому.
Но не полыхнуло.
Наши солдаты, в головах которых последователи Цезаря были куда более едины, чем в реальности, не хотели воевать друг против друга. Это и вынудило нас, в конечном итоге, сесть за стол переговоров.
Октавиан возмужал, но, что удивительно, детские часики еще красовались на его, уже сильном, костистом запястье.
Он вообще изменился, весь как-то вытянулся, кадык его теперь выдавался сильнее, нервное лицо приобрело некоторую мужественность черт, разве только солнце все так же путалось в его белесых ресницах, точно как у ребенка.
Ровно двадцать лет, подумал я, нас разделяет ровно двадцать лет. Это весьма много, почти целая жизнь, но вот мы сидим за столом и делаем вид, будто можем говорить друг с другом на равных.
Что за глупость?
Он нервно щелкал шариковой ручкой, этот звук меня раздражал. Ручка была прозрачная, я видел стержень, наполненный красными чернилами. Они выглядели темными, будто венозная кровь.
— Антоний, — сказал мне Октавиан. — Без сомнения, я рад тебя здесь видеть. Ты ведь держишь под контролем ситуацию в Малой Азии?
— О, — сказал я. — Безусловно. Но об этом я тебе расскажу, если у нас найдутся и другие темы для разговора.
— Не сомневаюсь в этом, — ответил Октавиан, мягко, спокойно улыбнувшись. Сама доброжелательность.
— Мой брат…
— Прошу прощения, что перебил, но с этого я хочу начать. Твой брат в полном порядке. Он проконсул Испании, как это и должно быть. Надеюсь, занимается там полезным делом.
— Не перебивай меня.
— Я прошу прощения, — ответил Октавиан и безоружно развел руками. — Я волнуюсь. Сам понимаешь, на кону мир между нами. Это многое для меня значит, Антоний. Я ни в чем тебя не обвиняю, совершенно ни в чем. Фульвия — взбалмошная женщина. Уверен, ты ее проучил. Она водила твоего брата за нос и вынудила его выступить против меня, используя наши с ним конфликты и несколько разные взгляды на скорость грядущих социальных перемен.