Что касается Луция и Фульвии, мне странно, но боль прошла. Я спрашиваю себя, почему она прошла? И думаю в этот момент о тебе, о том, что ты могла бы ответить мне. Ты разбираешься в таких вещах.
О моей женитьбе: у меня прекрасная жена, но ты, должно быть, уже навела о ней справки и знаешь, о чем я говорю. Вы совсем не похожи, и тебе незачем ревновать, никто не заменит Антонию Клеопатру, потому как Клеопатра единственная в своем роде и для него и для мира вокруг него.
Будь спокойна, я однажды вернусь, однако сейчас дела не позволяют мне попасть к тебе. Но я храню в сердце все, что между нами было.
Антилл скучает по Цезариону тоже, ему печально без своего друга, но я утешаю Антилла скорой встречей. Здорово, что они подружились. Мое дитя и дитя Цезаря играют вместе — прекрасная картина.
В любом случае, я рад твоему посланию, моя милая детка, и счастлив, что наши дети здоровы.
Твой Марк Антоний."
Сдуру я ляпнул Октавии:
— Представляешь, у царицы Египта родились близнецы.
И тут же я устыдился этой фразы. Но Октавия только протянула руку и коснулась моей щеки.
— Марк, твой роман с ней — давно не новость. Я могу лишь поздравить тебя.
О, моя милая мученица. Она называла меня Марком. Представляешь? Редко кто называет меня по личному имени, разве что ты, Гай или мама, да Фульвия еще, но только по особым случаям. И вот Фульвия умерла, и ты умер, и Гай, а маму я не видел очень давно. Я думал, никто и никогда больше не назовет меня так, а вот.
Октавия называла, и я был ей за это благодарен.
Так или иначе, стоило мне получить письмо от царицы Египта, и вот я думал уже о ней. У Октавии и моей детки было кое-что общее. Обе они понимали, что есть я, и ни одна не стремилась меня изменить. Вот такая вот ситуация, весьма так себе эта ситуация, правда?
Еще одна так себе ситуация сложилась на Сицилии, которую контролировал Секст Помпей. Его огромное влияние на море затрудняло поставки продовольствия в Рим, чего оставлять просто так было никак нельзя.
Кроме того, вся эта бодяга с Секстом Помпеем тянулась еще с незапамятных времен. Уже и Цезарь умер, а Секст Помпей не унимался, и все старался отомстить за бедного своего папашу, столь несправедливо ушедшего.
Тогда мы с Октавианом решили: надо с ним мириться. Во всяком случае, пока у нас полно проблем и в Риме и на Востоке, не имело смысла ввязываться в войну с Помпеем, который, грамотно используя своих ручных пиратов, мог изрядно попортить нам жизнь.
Парень уже объявил себя проклятым Нептуном, можешь себе представить? Впрочем, стоит ли мне говорить, что у него поехала крыша, мне, объявившему себя Новым Дионисом. Все мы друг друга стоили.
Так или иначе, мы с Октавианом отправились на переговоры. Причем, без Лепида, настолько невнятный пацанчик мало значил в этой компашке.
Я сказал Октавиану:
— Мы должны быть готовы ко всему с тобой. В том числе и повоевать прямо там. У Помпея огромные основания нас ненавидеть.
— Да? — спросил Октавиан. — Но у тебя ведь были огромные основания ненавидеть Цицерона, однако ты ждал удобного момента. Мне кажется, не стоит настраивать себя на войну, если ты ее не хочешь. Это может дать тебе повод вести себя грубо.
Я хмыкнул.
— О, дружочек, ты и представить себе не можешь, как много войн развязываются без какого-либо участия разума.
— И все они проигрываются.
— Нет, — сказал я. — По-разному. Зависит от силы, с которой ты хочешь победить.
— И больше ни от чего? — спросил Октавиан с улыбкой. Ох уж мне эти его мягкие насмешки. Но я свято убежден: и больше ни от чего.
Так я ему и сказал.
— Так что, — добавил я. — Зависит от того, кто из нас кого достал больше, мы Помпея, или Помпей — нас.
Встретились мы красиво. У моря — наша армия, на море — многочисленные корабли Помпея, и между ними, в красном шатре, мы втроем. Я люблю это все — зримый облик силы, ощущение собственного величия, явного присутствия в мире. Но в то же время, не скрою, во всех таких мероприятиях есть что-то от игры. Каждый строит из себя непонятно кого, и говорит так серьезно, что это даже смешно. У каждого есть роль, исполнять которую приятно, потому как это роль очень важного человека.