Кстати говоря, Луций, брат мой, скажу тебе по секрету: есть один аспект, который позволяет мне гордиться Парфией — я оказался лучше Красса. Это не очень сложно: чтобы оказаться лучше Красса достаточно было избежать полного уничтожения армии и остаться целым самому. С этим я справился. Немножко лучше, чем Красс прежде, а те, кто придут после меня, может быть, добьются хотя бы спорной победы.
Кроме того, вела меня не только мемориальная необходимость, не только политическая необходимость, но и желание отдать должное военному гению Цезаря. С этим делом я не особенно справился. Ну, что уж тут, придется признать свои ошибки. Хорошего в моем сияющем плане было только то, что когда-то хотел сделать Цезарь.
Я знал, он мечтает о парфянской войне, знал, что он хочет закрепить свою военную славу победой над нашим заклятым врагом и, главное, знал, как он хочет это сделать.
Цезарь всегда говорил, что самой большой ошибкой Красса было вторжение в Парфию через Месопотамию, сам он предполагал действовать через Армению.
— Это же очень просто, — говорил Цезарь. — Чем неспокойнее рельеф местности, тем сложнее будет знаменитой парфянской кавалерии. Чем лучше естественные укрытия, тем легче спастись от великолепных парфянских лучников.
Планируя эту войну, я вспомнил все, что Цезарь говорил о Парфии. Конечно, война Цезаря так и не стала реальностью, и все беседы о ней проходили в приватной обстановке. Сложно было назвать разрозненные мысли Цезаря, используемые, скорее, в качестве темы для разговора за едой и питьем, полноценным планом. Но Цезарь кое-что в мире понимал, и стоило довериться его словам.
Также Цезарь говорил:
— Важнейшая точка всей кампании — ее начало. Что происходит у нас, когда мы начинаем войну? Что происходит у них, когда мы начинаем войну? Только глупец нападет на сильное и единое государство, на страну, которую не раздирают противоречия. Чтобы быть в безопасности, нужно сохранять единство. Чтобы победить, нужно использовать разногласия. Если мы хотим избавиться от столь сильного врага, как Парфия, нужно дождаться момента его естественной слабости. Рано или поздно он наступит, потому что такова судьба всего на свете: возноситься и падать, подобно волнам в море.
Да, Цезарь умел смотреть на политику максимально широко, как на частное проявление природы всех вещей.
В любом случае, я долгое время откладывал парфянскую кампанию, хотя и имел все шансы ее начать. Мне нужен был тот подходящий момент, о котором говорил Цезарь. И он, неизбежно, как обрушение любой великой волны, настал.
Парфянский царевич задушил своего папеньку и таким интересным способом пришел к власти, после этого он принялся убирать неугодных и, что самое главное, несогласных. Парфянские аристократы, естественно, остались этим недовольны. Многие бежали аж до самого меня, можешь себе представить? Впрочем, если наш Лабиен мог утечь в Парфию, почему бы их, несогласной с курсом парфянского корабля, знати не присоединиться к нам? Все справедливо в этом мире.
В любом случае, вот такое вот состояние пафрянского государства, неспокойное, больное, показалось мне тем самым идеальным моментом, о котором говорил Цезарь.
А формальный повод для объявления войны был у меня вот такой: я требовал вернуть наших орлов. Парфяне, конечно, знали, как мы дорожим золотыми птичками, в нормальных условиях никому из них и в голову не пришло бы пойти на уступки в этом плане, тем более, что, помимо орлов, я настоятельно рекомендовал выдать и другие трофеи. Однако же, положение оказалось такое, что парфянский посол всячески уверял меня в том, что все мои требования будут исполнены. Но это, конечно, все дипломатическая уловка с обеих сторон. Ни один из нас не рассчитывал на мир, что я, что парфянский царь — мы оба намеревались начать войну на своих условиях.
Я к тому времени сосредоточил небольшие силы вроде бы как раз-таки для прохода через Месопотамию и, когда парфянская армия принялась подтягиваться туда, сам двинулся через Армению, как и было оговорено у нас с армянским царем.
О, поначалу я мечтал о том, что Парфия станет для меня тем же, чем Карфаген стал для Сципиона Африканского. Этого не случилось и близко. А самое обидное, что в Парфии не было полководца, равного Ганнибалу или хотя бы его брату, Гаструбалу, хоть кого-нибудь, кому не стыдно было бы проиграть.