Пришли в пещеру.
Зарезали жертвенных животных.
Кровь собрали, ни капли не пролить, она еще будет нужна для орошения полей.
Потом освежевали жертвенных животных.
Кровью мазнули на лбу (и не перебарщивайте, это драгоценная кровь!), стерли ее кусками шкуры. Потом смейтесь, сукины дети, смейтесь громко! Даже если вам не смешно! А смешно вам не будет, уж я об этом позабочусь!
Потом режьте шкуры на ремни и повязки!
А потом ешьте внутренности!
И, наконец, бегайте по городу и хлещите встречных ремнями из шкур.
Это-то вы можете усвоить? Вроде бы звучит не сложно!
Видишь, до сих пор я помню его слова, как они есть, вернее, каковыми они были.
— Если кого-то стошнит, — сказал он. — Все будет испорчено. А если кто-то упадет — это очень, очень, очень плохой знак. Смотрите под ноги! И тренируйтесь есть козлиные внутренности! Эй, Антоний, а тебе и тренироваться не надо, да? Ты же у нас самый большой любитель внутренностей.
Я с готовностью отвечал, что, дескать, именно так, и тренер Эмилий переключался на болезненного, неизвестно как к нам попавшего Тиберия Нумиция. Бледный и чахлый, он, казалось, вовсе не годился на роль луперка.
— Если ты ударишь ремнем какую-нибудь матрону, Нумиций, она побелеет от ужаса. С твоей стороны и благословение будет выглядеть, как проклятие.
Все над ним смеялись, и я тоже, я был даже автором дерзкого плана подложить ему в ритуальную трапезу собачьи легкие или еще что-нибудь вроде того. Но потом как-то увидел, что Нумиций после тренировки лежит под пустой еще яблоней на холодной земле и тяжело вздыхает.
Я подошел к нему, принялся вырезать ножиком на дереве свое имя.
Великолепный Марк Антоний.
— Переживаешь? — спросил я. Вместе с другими мальчишками я был очень злым, но, увидев Нумиция в одиночестве, вдруг расстроился из-за него.
— Нет, — сказал он, приподнявшись. — Просто устал.
— Отец сюда отправил?
Он кивнул.
— А ты не хотел?
Он пожал плечами. Я собрался было завести свою песнь о девочках, но как-то понял, что Нумиция это не порадует.
— Ну, — сказал я. — Это не пожизненная обязанность. Когда ты станешь некрасивым и старым, никто тебя не будет заставлять бегать.
Он смотрел на меня настороженно, будто я собирался его ударить или уколоть. Я пожал плечами.
— Ты извини. Пацаны бывают злые. Да и я.
— И ты, — сказал он с едва заметной укоризной.
— И я.
Кора под деревом так легко поддавалась ножу, словно мясо.
— Но ты не облажаешься, — сказал я. — И никто не думает, что ты реально протупишь. Вот, этот парень, как его там, не помню, в общем, ушел который. Он знал, что он облажается. А ты на самом деле знаешь, что ты нам всем покажешь.
Нумиций молчал, пристально наблюдая за мной. Мы его никогда не били, но выглядело так, будто он все время этого ожидает. Думаю, отношения с ребятами у него по жизни не складывались. Или у него были крайне злобные старшие братья. Интересно, где Нумиций сейчас? Мы почти не общались, но он пытался мне помочь, когда я поднял в сенате вопрос об одновременном разоружении Помпея и Цезаря. Где же он, где же, где же? Я слышал, он отправился куда-то на Восток задолго до меня. Вернулся ли Нумиций оттуда, или ныне он в моих владениях тоже? А, может, умер?
Я сказал:
— Ну вот, теперь нам обоим неловко. Хотел тебя поддержать.
— Да, — ответил Нумиций. — Я понял.
Я улыбнулся, не показывая зубов, точно так, как учил меня Публий.
— Ты извини. Ну, мы все полны недостатков, в том числе и великолепный Марк Антоний. Он, к примеру, бывает очень тупым и нечутким.
От скуки я принялся выцарапывать под "великолепный Марк Антоний" слова "тупой" и "нечуткий".
Нумиций сказал:
— Да. Это точно.
Сказал осторожно, будто пробовал ступить на лед на реке.
— Ну, — сказал я. — Давай ты исправишь мои недостатки, а я твои. Как тебе такое?
Я протянул ему руку, желая помочь Нумицию встать.
И мы договорились. На следующий день я привел его к ребятам и сказал:
— Пацаны, тренировку этого парня беру отныне на себя.
Нумиций еще долго ожидал от меня подвоха, но я действительно искренне звал его бегать вместе со мной. Чтобы, так сказать, побегав, еще побегать.
И именно с ним, а не со своими вполне стандартными друзьями, я провел вечер перед Луперкалиями.
Ты вообще помнишь Нумиция? Ну хоть чуть-чуть? Пухлая родинка на шее, такая черная, она приметная у него. И очень-очень бледный, мучной червь еще похуже Гая. У солнца на Нумиция зуб был короток.
Помню, мы сидели в саду, и ты посматривал на нас из окна (занимался, вестимо, греческим). Пироженка валялась на пахнущей наступающей весной земле и ждала, чтобы ей почесали живот.