Но разве узнал бы ты тогда о том, что случилось после твоей смерти? О моих печалях и радостях, прежде от тебя скрытых? О, милый друг, может, я проиграл только, чтобы вспомнить. Остановиться и увидеть свою жизнь иной.
В любом случае, все затаилось, притихло. Мир болтался на тонкой ниточке и готовился сорваться в пропасть. Знаешь эту приятную секунду перед тем, как падаешь?
Наверное, знаешь лучше меня. Думаю, такое чувство приходит и по окончанию смертной муки. Так мне почему-то кажется.
Мою детку я никуда не отпустил. Она так желала быть со мной. Не из пустого тщеславия, просто поверь мне. Она тоже нечто видела. Как Деллий. Только вот ей некуда было деваться от меня.
Как-то раз она сказала:
— Я боюсь твоей гибели. Я последую за тобой, куда угодно.
И тут же добавила:
— Хоть и вполне понимаю, как это глупо.
Все свои силы направила она на то, чтобы убедить меня взять ее с собой. Это глупо, женщинам не место на войне, разве что в качестве шлюх. Если честно, так-то я ей все и сказал.
Она ответила:
— Тогда я буду твоей шлюхой.
Что за женщина? Похвальная верность.
— Тебя и так считают моей шлюхой.
— Пусть считают, я стану гордиться этим, лишь возьми меня с собой.
Как же печально думать об этом — она не верила мне. Почему-то не верила в мою победу. В чем же была проблема? Дело в дурных знаниях или в моей собственной природе, уже до безобразия искаженной вином и излишествами?
После Парфии я лишь сильнее ударился в пиры да попойки, Самос же окончательно меня в этом смысле доконал. Частенько я полдня, мучаясь от похмелья, не мог двух слов связать. Еще полдня, дико бухая, болтал без умолку.
Страшно умереть опозоренным. Не хочу, чтобы обо мне так плохо думали.
Нет, не хочу.
А хочу, чтобы думали хорошо. Как все глупо вышло. Не правда ли?
Я видел по ее глазам, она не верит. Боится, ищет пути к отступлению. И в то же время моя бедная детка так привязалась ко мне, мы уже не могли разлучиться.
Расставив как-то раз сети, она сама попалась в них вместе со мной. Не знаю, как объяснить. Слыхал, хоть и никогда не видел лично, такое бывает с крысами. Два или больше существа в младенчестве, обладая мягкой еще кожей, срастаются друг с другом, а затем не могут разлучиться, дерутся, тянут в разные стороны, причиняют друг другу боль.
И не могут расстаться.
Никак не могут расстаться.
Разве могли мы с моей бедной деткой?
Слышал я, бывает такое и у людей. Фульвия рассказывала мне, что у ее бабки родились такие близнецы, они срослись кожей на спине. Сочтя их появление дурным знаком, отец детей не принял их, предоставив богам решать судьбу малышей, как это обычно и бывает с больными младенцами.
Ужасная история, правда? Жизнь подобных существ очень мучительна. Вот и я чувствовал себя, если не таким существом, то похожим. Казалось, даже кровоток мой соединен с ее кровотоком. И если она бледнела, боялась, страдала, я тут же чувствовал, как утекает в нее моя собственная кровь.
Но это любовь, а если нет, то что еще любовь?
Стоило отправить ее в Египет? Быть может. Впрочем, я не верю, что положение бы существенно изменилось. Судьба есть судьба, бежать от нее бессмысленно. Моя звезда угасла, зато явилась другая. Все это произошло не в один день, а постепенно. И мне стоило быть готовым. Нам всем стоит быть готовыми к смерти, всем и всегда. Я этому научился, и теперь я не боюсь. Сегодня — не боюсь совсем.
Ладно, чтобы тебе не было совсем уж скучно, я расскажу о знамениях, что предсказывали мою гибель или, во всяком случае, падение.
Для начала землетрясение уничтожило одну из основанных мною колоний. Причем, скажу тебе честно, людей там погибло много. Вот это бессовестно со стороны богов — давать такие знаки. Я счел бы понятным и более мягкое предупреждение.
Потом одна моя мраморная статуя сколько-то там дней истекала не то потом, не то слезами. Не только печально, но и досадно выглядит. Народ, как ты понимаешь, такое знамение воспринял не с радостью. Благо, случилась такая фигня далеко от места, где я пребывал, и мне не пришлось никому ничего объяснять.
Зато храм Геркулеса в одном греческом городке сгорел чуть ли не при мне, в него попала молния, что недвусмысленно намекало на гнев Юпитера. В тот же день сильный ветер вынес в театр одно из изображений Диониса, прямо на сцену.
Второе, впрочем, я счел, скорее, знаком хорошим. Разве не хотелось Дионису, мне, то есть, Новому Дионису, оказаться на сцене, перед всеми, у всех на устах. Впрочем, в сочетании с разрушением храма Геркулеса смотрелось все-таки мрачно.