— Нам?
— Вам. Это наследие союза Рима и Египта, свидетельство его мощи. Вы оба, и, в особенности, ты, Цезарион — представляете собой плоды этого союза.
— Пап, — сказал Антилл. — Моя мама была римлянкой.
— Я знаю, но ты многое знаешь о Египте, впитал его культуру и все такое.
Цезарион показал Антиллу язык, и Антилл, мрачный, протянул:
— Ну, хороший корабль.
Мы поднялись на него, и я долго объяснял ребятам, зачем нужно то или это, как управляют кораблем, как ведут морской бой. Одним из величайших достижений в моей жизни я считаю то, что ребятки не заскучали. Наоборот, глаза их загорелись, засветились. Да, подумал я, однажды вы сами научите своих детей тому, что представляет из себя корабль, и зачем он нужен в бою.
А потом ваши дети научат своих детей. Ну и так далее, и тому подобное. Жизнь продолжается.
Я изрядно утомился, тем более, что день был жаркий, и мы сели пообедать прямо на носу корабля. Сидели, помню, свесив ноги вниз и глядя в сине-зеленое море. Я раздал мальчишкам сэндвичи с виноградным джемом, и они радостно в них вгрызлись.
Все перемазались, и я перемазался.
— А где эта ваша девчонка? — спросил я. — В Александрии, или ее сюда привезли в свите Клеопатры?
— В Александрии, — вздохнул Атилл. — Мы же туда вернемся, да?
— Ну, разумеется, — сказал я. — По-другому и быть не может. Вернемся, я вам обещаю. И кто-нибудь из вас ее пригласит.
— Да, — сказал Цезарион. — В том-то и проблема. Это разрушит нашу дружбу.
— Ну, — сказал я. — Однажды я сильно поссорился с другом из-за девушки.
— Из-за мамы? — спросил Антилл.
— Да, из-за мамы с папой Клодия и Клодии. Весьма печально закончилось. Никому не советую.
Я перемазал все пальцы и облизывал их, глядя на солнце. Тут по нему мазнули две черные тени.
— О, — сказал я, моргнув. — Это ласточки! Этих ребят я уже видел! Они тут свили гнездо, видите, над нами, на рее. Я развернулся, ступил на палубу и указал туда, где точно помнил гнездо. Оно было там и сейчас — вот эта их странная постройка. Ласточкины гнезда не похожи ни на чьи другие. Они одновременно отвратительны и прекрасны. Я слышал, что ласточки склеивают грязь собственной слюной, и получается нечто, похожее на улей.
— Вот, — сказал я. — Видите, там!
Антилл и Цезарион смотрели внимательно, но все никак не могли углядеть гнездо. Я сказал:
— Да вот же оно! И там птенчики! Слышите, они пищат!
— Немножко слышу.
— Голодные, значит, — сказал я. — О, слыхали эту мудрость родителя, да? Забудьте!
— Да, — сказал Цезарион. — Звучит банально. Я, кажется, вижу птенца.
— Да, они выглядывают. Им тут хорошо, удобно. Вообще эти ребята нам на счастье. Еще сэндвичей хотите? Ирада много сделала.
— Ага, — ответил Антилл. И мы освободили из заключения в полиэтиленовой пленке еще по одному сэндвичу с джемом.
Вдруг на родителей-ласточек, спешивших к деткам, налетели злостные конкуренты.
— Ого! — сказал Антилл.
— Да, — сказал я. — Такое случается постоянно. Кое-кому лень строить свое гнездо. Я их понимаю. Но, уверен, наши ребята справятся.
Однако в ожесточенной драке проиграли хозяева гнезда. Новая парочка прогнала их подальше, сопровождая нападения отчаянным криком. Капля птичьей крови упала мне на сэндвич. Рядом с фиолетовым пятном от джема смотрелась она жутко красной. Я быстро откусил кусок с кровью, чтобы избавиться от ее навязчивого внешнего вида.
Еще капля, еще капля, капля, потом другая. Одна из них приземлилась мне на лоб, я утер его.
— Твою мать, — сказал Антилл. — Вот это махач.
А я расстроился. Наши явно проигрывали, перевес был на стороне незваных гостей. И вот все было кончено. Израненные птички приземлились к нам. Антилл взял одну из ласточек в руки, Цезарион поспешил к другой.
— Выглядят плохо, — сказал он.
Антилл выглядел перепуганным. Что ни говори, он был римлянином и относился ко всему, что связано с птицами и приносимыми ими знамениями, так же чувствительно, как и все наши соотечественники. Включая меня. Я растерянно смотрел, как новые владельцы гнезда сбрасывают птенцов вниз.
Бах, и вот один рухнул, потом второй. Тут я взял себя в руки, стянул с себя белый кроссовок (вот уж чему я хранил верность всю свою жизнь).
— Суки, блядь! — крикнул я. — Вы чего творите, уроды! Суки вы, суки!
Я швырнул в них кроссовок, но не попал, а ласточки продолжили свое злодеяние. Второй кроссовок тоже не достиг цели, и мне стало обидно до слез. Последний птенец рухнул вниз, шмякнулся о палубу, и его писк немедленно затих. Израненные ласточки смотрели на своих мертвых птенцов с обреченностью, хлопали черненькими глазками. А я вдруг захотел их раздавить.