Я не хотел смотреть на ее тело, даже не подумал об этом. Вид ее бледной, с заостренными чертами лишенного всяческого выражения лица, разорвал бы мне сердце окончательно.
Я хотел запомнить ее теплой, золотой и спящей. С яркими тонкими губами, не бледными, не холодными, а красными и горячими. Не хочу, чтобы она умирала.
Горе мое ты не можешь себе и представить.
О несчастный Марк Антоний, за что тебе это — пережить женщину, которую ты любил больше всех на свете?
И вот она в твоем тайнике с мертвыми, там, куда не проникает солнечный свет, там, куда в силах добраться только мысль.
А она всегда боялась. Я боялся меньше, чем милая моя детка.
И сейчас мне хочется плакать, хотя момент нашей встречи все ближе.
Впрочем, сильно ли горе потерявшего любимую, если ему не придется с этим жить? Почему тогда так больно? Почему это все равно так больно?
У меня есть теория: так и выглядит любовь. Когда больно тебе не за себя самого, не за свою печальную судьбу, а за кого-то другого. О, эта тоска, освобожденная от мыслей о будущем. Так выглядит чистая смерть, картина, в которой нет уже страдающего тебя.
Больно мне оттого, что с моей бедной деткой случилось то, чего она так боялась.
Больно мне оттого, что она ничего не чувствует.
Больно мне оттого, что ее сердце не бьется.
А не за себя.
В любом случае, я, когда мне поднадоело горько плакать, вскричал:
— Что же ты еще медлишь, Антоний? Ведь судьба отняла у тебя последний и единственный повод дорожить жизнью и цепляться за нее!
Конец игры. Финал представления.
И все-таки, хитрю, немного я себя пожалел — некому было поцеловать меня на прощание и проводить до самого порога смерти. Я-то надеялся, что мы будем вместе. Я собирался убить ее, а потом себя — в ту же минуту. Или, например, она выпила бы яд, а я вонзил бы меч себе в живот, и была бы у нас еще пара драгоценных секунд вместе.
Может быть, я даже успел бы взять ее за руку и почувствовать, как она холодеет.
Страшно? Еще бы.
Но и хорошо, и правильно. А в одиночестве не стоит ни жить, ни умирать.
Впрочем, для всех этих рассуждений у меня не так уж много времени. Я пишу тебе и забываю, что должен умереть. А ведь скоро Октавиан будет здесь. Ему не придется долго осаждать дворец — я не стану его утомлять своим упрямством. В конце концов, зачем терять его и мое время?
В общем, я отряхнул коленки и пошел в нашу спальню. Там я скинул доспехи, переоделся в чистое и натянул свои белые кроссовки.
Хотелось выглядеть красиво. Я призвал слуг облачить меня в тогу, потом передумал и снова взял красный военный плащ. И снова передумал.
Раз уж я собрался уйти римским способом, необходимо было одеться соответственно.
С другой стороны, попорчу тогу кровью. Ее ведь жаль.
И кроссовки жаль, но уж без них я никак не мог обойтись. Я спросил у раба:
— Плащ или тога?
— Не знаю, господин, — ответил он.
Я сказал:
— Ладно, если плащ, надо опять переодеваться, а мне лень. Давай-ка облачи меня в тогу опять, и складки сделай красивые на этот раз.
Когда дело было сделано, я взглянул на себя в зеркало, но вдруг не узнал. Что это за человек? Кто он такой? Красив он или безобразен? Я ничего не понимал — собственное лицо казалось мне совсем незнакомым.
Я спросил у раба:
— Прекрасен ли я?
— Да, господин, — ответил он. — Ты прекрасен.
Но чего еще ждать от проклятого раба?
Захотелось надолго замереть перед зеркалом, посчитать седые волосы, родинки, шрамы — все это исчезнет так скоро.
О, если бы у меня было столько времени, чтобы изучить себя. Почему я не проводил у зеркала целые дни? Почему, например, не знаю я сейчас, за левым ухом у меня родинка или за правым. Фульвия говорила, что за каким-то ухом, но все-таки — за каким? Она часто целовала эту родинку, но я не помню, на какой стороне.
Впрочем, довольно скоро меня накрыла новая волна горя, и я вскричал:
— Ах, Клеопатра, не разлука с тобою меня сокрушает, ибо скоро я буду в том же месте, где ты, но как мог я, великий полководец, позволить женщине превзойти меня решимостью?!
И тут же добавил:
— Сука, ну почему мне так больно?
Почему так больно?
Вот и все, подумал я, теперь — уже окончательно. Красивый финал? Как ты считаешь? Тебе он нравится? Или нужно написать что-то еще?
Я призвал Эрота и, вот, слышу теперь его шаги. Сейчас я вручу ему меч, и он сделает все, что нужно.
Хотел написать тебе: спокойной ночи. Но сейчас ведь раннее утро.
Впрочем, если я не ошибаюсь, у тебя всегда ночь. Письмо, пожалуй, оставлю при себе.