Один только вопрос остается: открыты должны быть глаза или закрыты?
Впрочем, думаю, оставлю его на откуп Фортуны, как получится, так и получится.
Прощай, Луций. Или теперь лучше сказать: здравствуй?
Твой брат, Марк Антоний.
После написанного: можешь себе представить, я еще жив! Настроение хорошее, самочувствие — лучше, чем я ожидал. Даже не уверен, что умираю. Впрочем, пишу я не сам, а диктую письмо Хармион. Надеюсь, она не допускает ошибок.
Странно, мы так боимся чего-нибудь, а когда это с нами случается, то все оборачивается далеко не так страшно, как казалось. Наоборот, сейчас я чувствую такую легкость. Если это смерть, то она приятнее многих моих ранений.
Впрочем, рана оказалась недостаточно глубокой.
С другой стороны, стоит все рассказать с самого начала.
Я позвал Эрота и сказал ему, мол, пора, друг мой, теперь без выполнения твоего обещания мне уже никуда.
Я протянул ему меч и сказал:
— Давай, сделай уже, и весь день свободен.
Не было ни слез, ни дрожи — я как будто и не осознавал важность момента. Эрот помолчал. Я всучил ему этот ебаный меч, и только тут он поднял взгляд.
— Господин, я не могу.
— Все ты можешь, не пизди.
Мы посмотрели друг на друга. Я улыбнулся ему, а он сказал:
— Я рад, что мне выдалось служить тебе.
Я сказал:
— Точняк. Ты один из лучших моих друзей.
— Если бы я был достоин.
— Прекрати делать вид, что ты еще раб! Все так и будут про тебя думать!
Мы захохотали, я чуть не упал, и еще долго мое тело сотрясали спазмы. Еще, и это важно, я впервые видел, как Эрот смеется.
И вот он сказал:
— Я сделаю это.
— Сделаешь? — спросил я. Он кивнул. Я хлопнул его по плечу.
— Даже не знаю, что сказать напоследок, — вдохнул я.
— Скажи: благодарю тебя, Эрот, за твою верную службу.
— Ну, это само собой разумеется.
— Но ты скажи.
Я торжественно произнес:
— Благодарю тебя, Эрот, за твою верную службу.
И вдруг понял: сейчас я умру. Вот он, этот момент, страшное таинство. Сейчас я узнаю самый главный секрет. Отойду, так сказать, к большинству.
Сначала я закрыл глаза, потом подумал: это же нарушит мой уговор с самим собой, все не произойдет случайно, если я решу зажмуриться. Тогда я отвернул голову и крикнул:
— Бей!
Я ждал боли, но ее не последовало. Никакой боли, никакого удара — вообще ничего. Зато меня обрызгало теплой кровью.
Я повернулся и увидел Эрота, весь он был в крови — меч он воткнул себе в горло, очень брутально. Я не успел его поймать прежде, чем он упал, хотел разозлиться, а не смог.
Тем более, что Эрот был уже мертв — глаза неподвижны и, кстати, открыты. Я поаккуратнее уложил его на полу и вытащил меч.
— Бедный друг! — воскликнул я. — Спасибо, что учишь меня, как быть, раз уж не можешь мне помочь!
Спасибо.
Нет, в самом деле.
Я смотрел на него и думал: какой ты смелый. Куда смелее меня.
Тога моя была забрызгана кровью и совсем потеряла свой вид. Ну вот. Зря переодевался. Зато белые кроссовки чудом остались чистыми, веришь ли — ни пятнышка.
Я обтер меч о тунику Эрота, посмотрел на него задумчиво.
Как-то ведь справился Брут, правильно? И Катон справился тоже. И многие до них. В конце концов, собственноручно разобраться с самим собой, великолепный Марк Антоний, не мечтал ли ты об этом никогда?
О, ты мечтал.
Но я решил не вспоминать всю херню, за которую себя когда-либо ненавидел. Встал у кровати, чтобы умереть, упав на мягкие подушки, глянул в окно — на разгорающееся утро и, наконец, сделал это.
Не буду тебе лгать, я колебался, то отводил меч, то снова приставлял к животу, не сразу нанес удар. Но я смог, Луций, милый мой друг, смог. Сначала я вовсе не почувствовал боли, только мерзкое ощущение расходящейся плоти, ни на что в мире не похожее и ни с чем не сравнимое.
Я не поверил, что справился, и вдруг услышал стук крови по полу, увидел красные пятна на своих белых кроссовках.
Нет, больно не было совсем. Я бывал ранен, разумеется, и часто оно чувствовалось куда неприятней. А тут я, скорее, просто растерялся. Но надо было еще вытащить меч.
И с этим, хоть оно и было куда отвратительнее, я справился тоже. Упал на кровать и уставился в потолок. Когда я вытащил меч, кровь хлестнула из меня бурным потоком, но стоило лечь, как она унялась, и я почувствовал, как холодеет в животе. Это могло значить, что я умираю. Или что горячая кровь больше не течет. Я не знал и предложил себе не вдаваться в подробности.
Закрыть или открыть глаза, вот что волновало меня больше всего. И еще: а как же значимость момента?