— Это точно, — ответил Курион, и мы снова затянули песенку о похищенных сабинянках.
Потихоньку мы с Курионом вышли к его дому. Он сказал:
— О. По ходу, здесь я и живу.
— Нормально так, — сказал я.
— А ты где живешь?
— Далеко, — ответил я.
— Хочешь, у меня оставайся, — пожал плечами Курион. — Папка нормально к этому отнесется, я так думаю.
Он потер лицо, словно пытаясь стереть веснушки. Курион был старше меня на год, но выглядел младше из-за своей хрупкости и подростковой долговязости.
— О, мать твою, становится хреново. Пойдем, я уже не могу.
Меня два раза звать не надо.
И мы зашли в дом Куриона, отличный, к слову сказать, хотя и обставленный очень скромно. Просторный и светлый дом достойного человека, не очень увлекающегося роскошью — его отца. Курион пытался устроить мне экскурсию, но в итоге упал в атрии и велел рабам нести его в комнату.
— Этот — со мной, — сказал он, когда его подняли. — В гостевую его.
— О, здорово, — сказал я. — Сразу видно мудрого хозяина дома. А меня будут так же нести?
— Нет, — крикнул Курион, когда его вынесли за дверь. Я на некоторое время остался в их темном атрии один. Сел на корточки перед имплювием, смочил лицо водой и, заглядевшись на свое отражение, свалился в бассейн.
Вероятно, я бы там и утонул. Как знать, может, история сложилась бы так, что это ты, сидя в осажденной Александрии, писал бы мне письма, полные любви и боли.
К счастью или к сожалению, вовремя подоспели рабы Куриона, они вытащили меня из воды и потащили за собой. Это были очень надежные рабы. Столпы, на которых держится Рим.
В простенькой, но уютной и пахнущей чистотой гостевой комнате, рабыня стелила мне постель. Не помню, симпатичная она была или нет, полная или худая, но от нее невероятно чудно пахло — апельсинами, и это — посреди зимы. Я некоторое время стоял, как меня поставили, у двери, и наблюдал за ней, вкушая ее чудный запах, а потом, шатаясь подошел к ней, перехватил ее за талию и потянул к себе.
— Ты так вкусно пахнешь, — говорил я. — Я люблю тебя, люблю.
Я целовал ее и кусал, и терся щекой о ее шею и грудь, а потом я трахнул ее на свежих простынях, которые она постелила, не знаю уж, насколько успешно.
Уснул я крепко, безо всяких снов, без всего вообще — как будто умер.
А проснулся все равно пьяным. Сквозь мучительную полупохмельную дрему я слушал радостные вопли народа, возобновившего гулянья. Ах, золотой век Сатурна, век равенства и любви между всеми людьми без разбору. Я хотел бы трахнуть весь мир, с любовью и без ненависти в сердце, но голова моя начинала раскалываться.
Я, пошатываясь, встал и вышел в коридор. Хозяйские комнаты, подумал пьяный я, они на втором этаже.
Я решил, что мне повезет, раз уж я сумел забраться по лестнице, поэтому, распахнув первую же дверь, я сказал:
— Курион, нам решительно надо побухать, собирайся!
Но на кровати лежал не Курион. Вернее, Курион, Гай Скрибоний, но не тот. А человек — очень на него похожий, такой же субтильный, черноокий и кудрявый, правда весьма постарше.
— Ты кто такой?! — рявкнул он.
— Я друг твоего сына, — сказал я. — Марк Антоний.
Я не добавил "великолепный", наверное, поэтому Курион-старший приказал слугам немедленно меня выкинуть, да еще и с черного хода.
Я предпринял некоторые попытки бороться, но охрана явилась соответственная моим спортивным габаритам и достижениям. Шлепнувшись на землю среди мешков для мусора, я крикнул:
— Извини, я перепутал немного!
Мусорные мешки были очень мягкие, и я подумал: а ведь хорошая идея вздремнуть на них чуть-чуть. Но ей так и не суждено было сбыться. Через пять минут вслед за мной, почти так же, но намного легче, вышвырнули Куриона.
Курион попытался встать, но не смог, поэтому, продолжая лежать, крикнул отцу:
— Я тебя ненавижу!
— Зря ты так с папкой, — сказал я. — Пойдем бухнем.
И мы пошли бухнули, а потом отправились смотреть игры. Курион очень ценил меня с самого начала за то, что со мной было просто. С самого начала мы с ним, подстегиваемые вином, стали ужасно откровенны.
Игры в честь Сатурналий всегда выходили отличными, и Курион оплатил нам лучшие места (деньги водились у него всегда, даже когда он ссорился с отцом). Помню, я смотрел на бой двух опытных гладиаторов, на столпы пыли, на удары щитов и мечей, слушал крики и лязг оружия, и хотел учуять кровь. Я очень любил льющуюся кровь — у нее такой праздничный цвет.
Я вопил:
— Гаси его! Гаси нахуй!
А Курион похлопал меня по плечу.