— Ладно-ладно, — сказал он. — Но ты пойдешь со мной! Чтобы, если я онемею, ты мог поддержать разговор и все такое!
— Но никакой херни этой педерастической? — спросил я.
— Никакой херни!
Но, знаешь что, думаю, он мне наврал. Во всяком случае, Луций, судя по тому, что потом лепил в своих речах против меня Цицерон, Курион наплел что-то такое Клодии и, желая показаться большим мужчиной, оставил мне незавидную участь в его истории. Если бы Курион был жив к тому моменту, как этот слух всплыл, я бы его убил, хоть это все и чрезвычайно смешно.
Так вот, удостоверившись, что Курион собирается вести себя прилично, я все-таки согласился.
— Тогда завтра вечером! — сказал Курион. — А мне еще надо разучить какие-нибудь стихи, но не про любовь, и подобрать какую-нибудь одежду, но не слишком роскошную, ведь Клодий Пульхр считает, что правда за нищими!
Не успел я ничего ответить, как Курион исчез, будто его и не было никогда в моем доме.
Антонии я сказал:
— Развлекусь без тебя, может быть, смогу набраться сил, чтобы протянуть еще один день в твоей компании.
— Отлично, — сказала Антония. — Буду трахать Эрота, пока тебя нет.
— Только дай мне повод вышвырнуть тебя пинком под зад.
Честно говоря, мы оба получали от наших стычек невероятное удовольствие. На этом удовольствии и зиждилась некоторая любовь, которую я питал к этой отвратительной женщине, Антонии Гибриде.
Но к Красотке и Красавчику, и дальше к моей истории, или даже лучше сказать к истории меня, как думаешь, Луций?
Чем больше я размышлял об этом, тем интересней мне становилось при мысли о том, что я увижу на вечере Красотки Клодии. В конце концов, если уж о чьих приемах и ходили слухи (в потрясающем разбросе от "лучшее, что я испытывал в жизни" до "кошмарный ужас"), так это о приемах Красотки Клодии.
Тем более, можно было, наконец, посмотреть на это чучело, ее брата Клодия. Тогда у меня не имелось хоть сколь-нибудь внятных политических представлений, я руководствовался симпатиями и антипатиями личного характера. Я не любил Клодия за то, что он сводил с ума Куриона. И я полюбил Клодия за то, что Клодий ненавидел Цицерона так же сильно, как я.
Однако, беспорядочные политические мысли из тех, что у меня были (возможно, привитые Публием) скорее прибивались к тихой гавани абсолютной власти. В этом мы никогда не совпадали с тобой. Я считаю и буду считать, что любое государство состоит из людей, раздираемых противоречиями даже внутри самих себя, что уж говорить о различных их группах. И чтобы примерить эти противоречия нужен единственный человек, который скажет "хватит", а не множество людей, не способных договориться друг с другом. Только один человек, который в силах справиться с собой, может выбрать настоящую дорогу и идти по ней, не сворачивая, и тащить за собой все государство. Думаю так, и буду думать, и даже, мне кажется, думал тогда, не оформив еще все это в пристойную форму, так что, стоит сказать даже, что я ощущал.
Так вот, Клодий Пульхр был слишком хаотичным, веществом, которое не может долго находиться в условиях реальности, но в то же время он являлся силой, силой многих, данной одному человеку. Идея мне нравилась. Клодий был радикалом, все люди у него — братья, как ты любишь, даже теснее и ближе, чем ты любишь. Люди в его гипотетическом государстве должны были быть равны друг другу, как ряд одинаковых цифр. Все немногих должны были получить многие все. И это с таким религиозным жаром, с такой страстью. При этом в перерассказе Куриона образ его терялся, просто потому, что Курион не был человеком таких страстей и масштаба, как Красавчик Клодий. Его можно было оценить лишь стоя перед ним в волнующейся толпе.
Но рано, рано, до Красавчика Клодия мы дойдем в свое время, а сейчас о том, как я сходил на вечер к его сестре.
Выдвинуться нам надо было весьма заранее, потому как Красотка Клодия устраивала вечер на берегу прекрасного Альбано, где (Курион говорил очень путано) вилла была не то у нее самой, не то у ее друзей, не то она и вовсе арендовала ее.
— О боги, пощадите его, — сказал я, когда мы прибыли на место. Воздух прелестный, вокруг — яркая, но теплая осень, кроны деревьев уже покраснели, но еще не начали обнажаться, невероятная красота. Место действительно живописное. Озеро — будто плещется в чаше, и вокруг него лесистые холмы и симпатичные красноголовые виллы богачей.
Курион сказал:
— О Венера, у нее прекрасный вкус, сделай ее моей.
— Ты меня достал, — сказал я. — Не могу это больше слушать. Сейчас меня стошнит.