Но Кассий, явив свое великое вероломство, не захочет услышать меня и откажет мне в доверии. И тогда я призываю вас, дорогие мои товарищи, к мужеству…» Примечательно диалектическое построение речи: видно, как величайшее умение служит здесь величайшей искренности. Но надо было воззвать и к более примитивным чувствам людей, пришедших в смятение: «Впрочем, никогда не будет, чтобы солдаты из Киликии, Сирии и Египта, будь они хоть в тысячу раз многочисленнее, одержали над вами верх. Как бы ни был одарен Кассий, как бы ни был он до сих пор удачлив, он преуспеет не больше, чем лев во главе стада коз. Вспомните, что вы, а не он одержали победу над парфянами. За Марцием Вером, который на нашей стороне, числится не меньше подвигов…» Наконец, предлагается мир с позиции силы: «Может быть даже, Кассий, узнав, что я жив, уже раскаялся. Тогда он, узнав, что вы уже в походе, конечно, откажется от своего предприятия. Тогда я боюсь лишь одного: чтобы он не убил себя или другой кто не убил его, дабы избежать позора при встрече с нами. В этом случае я утратил бы единственную возможную пользу от войны и победы: возможность прошения».
Продолжение речи, видимо, дальше от подлинника, но достаточно характерно для духа своего времени. Дион Кассий, писавший при очень жестоких императорах, вкладывает Марку Аврелию в заключение такие слова: «Мое предположение может показаться вам невероятным, но не должно думать и того, что добрых чувств уже не осталось в человечестве. Итак, желал бы я, пользуясь настоящими несчастьями, доказать, что из всего можно извлечь благо, даже из гражданской войны». Прекрасный гуманистический взгляд, связанный с самой остротой столкновения, и в глазах современников, чаявших лучшего общества, Марк Аврелий в нем победил. Он и сам должен был поверить в свою победу: ведь все, к кому он воззвал, пошли за ним. Римский сенат объявил Кассия врагом общества. Коммод выехал из Рима 19 мая, а около 5 июня приехал в Сирмий. Ему еще не исполнилось четырнадцати лет, он носил претексту (детскую тогу). Родители решили облачить его во взрослую тогу на два года раньше срока, и торжественная конфирмация состоялась, вероятно, 7 июля — в день вознесения Ромула на небо. С этих пор Коммод считался совершеннолетним, стал принцепсом юношества и Цезарем, который мог быть соправителем, а позднее наследником своего отца. У Кассия сразу стало гораздо меньше аргументов. Фаустине больше нечего было бояться. Теперь сенат всегда мог вручить наследнику атрибуты императорской власти, а в самом крайнем случае его немедля провозгласили бы легионы.
Невидимая трещина
Легитимность власти восстановилась так легко и быстро, что прямо удивляешься легкомыслию плана Кассия, если не думать, что он на какой-то миг действительно решил, что Марк Аврелий при смерти. Как только император, приняв вызов, появился на публике, шансов у мятежника не оставалось. «Однако, — пишет Дион Кассий, — когда он узнал, что Марк Аврелий жив, он зашел уже слишком далеко, чтобы покаяться; он захватил область до Таврийских гор и готовил свое признание провинциями». Это вполне возможно. Следует вспомнить, что Кассий воспитывался в Египте в семье наместника, имевшего в Александрии больше власти, чем император в Риме. В Сирии его семейство занимало ключевые позиции, в Египте его сын Мециан служил на важнейшей должности, а его зять Дриантиан был одним из главных чиновников в Ликии. Как же этот клан с крепчайшими корнями, возглавляемый легендарным полководцем, мог смотреть не свысока на императора, никогда не ступавшего на землю восточных провинций, расточавшего богатства Империи в нескончаемых войнах с северными варварами?