Эта дилемма — с какого момента не остается обратного пути — возникала при всех мобилизациях разных времен и стояла в начале множества нескончаемых войн. Расчеты парфян, очевидно, были примерно такими же: ведь Вологез наверняка терял лицо в глазах своих воинов и вассалов, если при первой же угрозе вновь соглашался на позорный компромисс по Армении. В общем, переговоры были трудными, о чем можно судить по письму, в котором Луций Вер извиняется перед Фронтоном за долгое молчание: «Поистине мне не удалось ничего такого, чтобы я мог просить тебя разделить мою радость, которой тебе желаю, и не хочу, чтобы ты входил в заботы, день и ночь весьма беспокоящие меня и приводящие почти в отчаяние. Впрочем, как описать подробно планы, которые меняются со дня на день». Вологез отклонил предложения Вера. Луций не мог потребовать меньше, чем освободить правый берег Евфрата и дорогу из Пальмиры в Дура-Европос — место переправы через реку, — оставить месопотамские крепости и дать обязательства относительно свободы внешней торговли. Это означало ограничение парфянского суверенитета и сокращение сверхдоходов от невероятных пошлин и сборов в гаванях теплых морей. От Басры до Пальмиры цена корицы возрастала в десять раз.
Призрак третьей державы
Было бы недальновидно усматривать в восточном вопросе только наследственную вражду между парфянами и римлянами — двумя древними цивилизациями, двумя направлениями военно-экономического империализма. Это действительно было главной темой циклотимической эпопеи, регулярно портившей мирный лик легендарного Эдема финикиян и вавилонян. Но не следует забывать, что в региональное равновесие вмешивались и другие силы, что обе господствующие державы сами испытывали внешнее и внутреннее давление. Такое положение, несомненно, входило в расчеты тех и других, поскольку по караванным и морским путям передавались сведения об этом, а перебежчики сообщали полезнейшие разведывательные данные. Эти секретные или не слишком точные сведения о пограничных стычках, дальних потрясениях, военных действиях на второстепенных театрах дошли до нас крайне отрывочно. Но они достаточно хорошо показывают, какие опасности грозили на периферии двум державам, укрепившимся к западу и к востоку от Средиземного моря. Как ни парадоксально, эти опасности были общими.
Их описание вышло бы далеко за рамки биографии императора, в расцвете лет имевшего несчастье оказаться в точке схождения мощнейших сейсмических волн от дальних и непредсказуемых толчков. Как бы ни был Марк Аврелий убежден в единстве всего мира, он, наверное, так и не понял, что на племена, нападавшие на Рим, тоже нападали их старые и новые соседи. Мы еще мало знаем о Кушанской империи на стыке Ирана, Индии и Монголии, но по мере того, как она выходит из мрака безвестности, в котором из-за отдаленности своей пребывала для римлян, становится все понятней, что она была самым настоящим арбитром отношений между континентами. Во второй половине II века Кушаном правил великий индо-скифский завоеватель Канишка, зимняя столица которого находилась в Пешаваре, а летняя возле Кабула. Ее границы плохо известны; предполагают, что она простиралась от Мерва, Самарканда и Ташкента на севере до устья Инда на юге и до Индии на востоке. Становой хребет этого царства — Гиндукуш — отделял старые эллинистические провинции Бактрианы от долины Инда, современный Афганистан от настоящего Пакистана. На западной границе Кушан соприкасался с иранскими провинциями Парфянского царства и с индийскими княжествами непонятного статуса. Еще хуже известно, кто соседствовал с ним к северу от реки Оксус, в прикаспийских и приаральских степях. Там, в современных Туркестане и Узбекистане, жили скифские и монгольские племена, номинально подчинявшиеся Ханьской империи.