У писателя не хватает политического опыта, чтобы связать воедино однородные факты: монопольная торгово-промышленная организация, беззастенчиво обманывающая покупателей, не может не обманывать негров-рабочих.
Марк Твен, выросший среди народа, знающий его нужды, остро чувствующий его несчастья и беды, смотрит на южные штаты после «завершения эры реконструкции». Он видит голодных, обнищавших негров, целиком обезлюдевшие области, где царит лишь «спокойствие разложения», толпы кочующего безработного люда, заполняющего речные пристани, и — быстро растущие тресты, синдикаты, выступающие в роли «благодетелей» по отношению к рабочим.
У самого Марка Твена еще немало буржуазных иллюзий. Не все ему понятно в экономической и политической игре, которую ведут северные промышленники на Юге. Но его ум и сердце не с теми, кто объединяется в тресты, а с теми, кто борется с наводнениями и выращивает урожай.
К буржуазной цивилизации у Марка Твена весьма ироническое, даже саркастическое отношение. В конце книги у него есть такая горькая тирада:
«Как торжественна, как прекрасна мысль, что первейшим пионером цивилизации, предводителем авангарда культуры был не пароход, не железная дорога, не газета, не воскресная школа, не миссионер, а — виски! Это было действительно так. Просмотрите историю и вы увидите. Миссионер стоит позади виски. Я хочу сказать, что он приезжает, — когда запасы виски уже имеются; позже является бедный переселенец с топором, заступом и ружьем; за ним — торговец; потом разнообразный сброд — шулера, десперадо, разбойник с большой дороги и все родственные им по греху лица обоих полов. Далее — ловкий малый, который покупает старую грамоту, отдающую ему в руки целую область; а это привлекает банду адвокатов; бдительный комитет призывает гробовщика. Разнородные интересы порождают газету; газета начинает политику и железную дорогу; все руки принимаются за работу и строят церковь и тюрьму — и — поглядите-ка! — цивилизация навеки утвердилась в стране».
Марк Твен беспощаден к «цивилизации» родных южных штатов. За последние двадцать лет в Новом Орлеане появился водопровод, электричество, телефон. Но колледжи и гостиницы строят в виде средневековых замков, для бумажной фабрики воздвигают выбеленный известкой «дворец» с башенками, в литературе южан господствует «лепечущий вздорный романтизм» и «сэрвальтерскоттовская болезнь».
Последнее Марк Твен связывает с претензиями южан на то, что они представляют собою «высший тип цивилизации». Рутина феодальных пережитков на Юге сказалась в огромной популярности романов «сэра Вальтера Скотта». «Еще и до сих пор Юг не оправился от расслабляющего влияния его книг», — пишет Твен. Он обвиняет Скотта в том, что тот «влюбляет весь мир… в глупость и пустоту, притворное величие, лженарядность, лжерыцарство безмозглого и ничего не стоящего, давно исчезнувшего общественного строя. Он принес безграничный вред, более реальный, более долговечный, может быть, чем кто-либо другой, владеющий пером».
Твен несправедлив к Вальтеру Скотту и преувеличивает отрицательное влияние его творчества на духовную жизнь населения южных штатов. Он считает Вальтера Скотта ответственным даже за дурной псевдоромантический слог журналистики Юга, за ее «обветшалые формы и мертвый язык». Прав Твен в одном: «сэрвальтерскоттовская болезнь» — свидетельство живучести феодальных пережитков на Юге.
Твен сатиричен в изображении особого «южного колорита» жизни мещанства; в главе XXXVIII он дает картину убранства дома буржуа-южанина с таким юмором и карикатурной детализацией, что перед читателем предстает все убожество духовного мира обитателей дома. «Коринфские капители» из сосны, «иллюстрированные нелепости» на книжных полках, уродливая живопись («преступление, совершенное акварельными красками»), вышитые шерстью благочестивые сентенции на стенах, занавески с молочниками, спальни с высокими перинами и узенькими половиками — все это прекрасно живописует застойную жизнь представителей «высшего типа цивилизации».
Диапазон Твена-художника в «Жизни на Миссисипи» очень широк — от незлобивого юмора первых страниц до сатирических выпадов в последних главах.
Твен мало заботится о стройности повествования в этой книге. Он рубит ее на неравные куски, перескакивает с темы на тему, не делая даже логических связок, как будто нарочито показывая, что он не стремится к последовательности.