— Мне отвели! И все тут,— стоял он на своем.
Прошла неделя.
— А может, не надо все-таки строить, папа? — сказал как-то Кирилл отцу.— Ребята тоже просили меня поговорить с тобой.
Вот тут-то и произошла у них ссора. Крупная ссора, какой никогда прежде не случалось. Отец кричал, топал ногами. Говорил, чтобы Кирилл не смел лезть в его дела, тем более учить.
Кириллу тогда казалось, что он никогда не простит этого отцу. А вот теперь...
— Ликвидирую твой самоотвод! — негромко сказал отец, увидев Кирилла, и укоризненно посмотрел на лежащие рядом колышки.
А весна уже совсем вступила в свои права. Журчащие ручейки пропали, оставив чистыми землю и тротуары. Почки на деревьях распустились, и даже кое-где появилась прозрачная травка. И совсем пошла на убыль лужа у «Звездного».
РОДНЫЕ
В милицию его доставили вместе с елкой. С ним начала разговаривать девушка. Сначала он не хотел даже ей отвечать.
«Подумаешь, какая воспитательница выискалась! У нас в интернате много таких!»
И Славка верно угадал. Люся действительно была школьницей. Она училась в десятом классе, а в свободное время работала в детской комнате отделения милиции.
Молчал Славка недолго.
— Елку срубил в парке. Хотел продать,— откровенно признался он.— А из интерната сбежал.
— История!..— протянула Люся, когда он закончил свой невеселый рассказ.— Что же теперь делать будем?
— Только матери не говорите,— тихо попросил он.
На другой день в интернате Славку к директору не вызывали. Но ребята из шестого «А», узнав откуда-то, что вчера вечером Славку в интернат привела какая-то девушка, спросили:
— Кто это?
— Сестра,— соврал Славка.
— У-у!.. Значит, вы родные...
Этот день для него тянулся мучительно долго. А когда на улице совсем стемнело и зажглись фонари, в интернат пришла Люся.
— Славка,— позвали его,— к тебе сестра!
— Здравствуй,— сказал он и неуклюже протянул руку.
— Ну что, уроки выучил? — спросила Люся.
Она тоже испытывала какую-то неловкость. То ли от своего серьезного тона, то ли от нарочитости вопроса, который показался ей неуместным.
— Выучил!
Он и вправду сегодня впервые за последнее время по-настоящему, на совесть вызубрил уроки.
— Ну, если так, то пошли погуляем...
В этот вечер они говорили обо всем: и о спорте, и о кино, и об интернате. Славка даже похвастался, что умеет рисовать, и в следующий раз обещал показать свои рисунки.
Но рисунков у него было немного, и он два дня усиленно рисовал. Потом, когда она снова пришла в интернат, Славка с гордостью показал целый альбом своих работ.
— У тебя хорошо получается,— похвалила она.— Но нужно больше рисовать с натуры. Попытайся изображать на бумаге все, что видишь.
Ходили потом они и в кино, и в театр, и на каток.
Люся часто приезжала к Славке в интернат, а один раз, в субботу, засидевшись в ожидании его матери, сказала:
— Слава, мама твоя, наверное, сегодня уже не придет...
— Не придет,— согласился мальчик.— В ту субботу она тоже не приезжала.
— Не огорчайся. Хочешь, поедем ко мне? Я тебя познакомлю со своей мамой. Побудешь у нас, а потом я тебя провожу до интерната.
Славка молча кивнул головой.
Однажды в Люсиной квартире раздался звонок. Она открыла дверь. На пороге стояла немолодая женщина в ярком пальто с блестящими пуговицами. Пережженные перекисью водорода волосы выбивались из-под малинового платка.
— Видите ли,— произнесла незнакомка,— я мать Славика...
— Здравствуйте, здравствуйте, проходите, пожалуйста...— всполошилась Люся.
— Нет, проходить я не буду и задерживать тебя тоже. Я пришла попросить тебя: оставь ты моего Славика...
— Почему? — непонимающе спросила ее Люся.
— Почему?..— переспросила гостья и, посмотрев на свою юную собеседницу, добавила: —Какая ты воспитательница! Ты же еще жизни сама не знаешь. Чему ты можешь научить его? Тебе сколько лет? Двадцать? Двадцать пять?
Люсю удивил этот вопрос — ей не было еще и восемнадцати, и двадцать, двадцать пять лет, о которых упомянула Славкина мама, ей казались очень далекими.
А женщина, почувствовав, что разговор с Люсей, к которому она готовилась, не сможет иметь никакой убедительности, перешла на мягкий тон:
— Вот у тебя есть мама и папа, а у него только я, мать. И он должен знать только меня! Прости! Уж какая я есть, но я мать, и он должен быть только со мной. Не отбивай его от меня...
— Да что вы!..— попыталась возразить Люся, но, увидев слезы в глазах женщины, сказала: — Хорошо... Я больше не буду с ним видеться.
— Спасибо тебе.
И она, какая-то сгорбленная, что так не вязалось с ее яркой внешностью, направилась к лифту.
...Из интерната Люсе позвонили не сразу. Сначала пришла из детской комнаты Ольга Николаевна, спрашивала, что случилось и почему Люся перестала бывать у Славика, ведь так все шло хорошо.
Но она ничего не сказала.
Молчала она и на заседании комитета комсомола, который обсуждал вопрос о невыполнении поручения комсомолкой Никифоровой.
— Ты же предала парня!
— Бросила его в самую трудную минуту! — раздавались возмущенные голоса.
— Ведь это не в игрушки играть,— говорил секретарь.— Перевоспитание подростков — дело серьезное, кропотливое. Вот, сразу не получилось, так и руки опустила, перестала даже к нему ходить. Не ожидали мы такого от тебя.
Комитет принял решение объявить Никифоровой строгий выговор.
Она не оправдывалась и не протестовала.
— Зайди ко мне на перемене,— сказал ей как-то директор школы.
Она пришла.
— Тут тебе все из интерната звонят.
— Из какого интерната? — переспросила она.
— Из интерната, где Слава... Да вот, это опять, наверное, оттуда...— Виктор Петрович снял трубку.— Да, да... Здесь... Сейчас... Тебя просят,— обратился директор к девушке.
— Люся, Люся, это я, Слава,— услышала она в трубке взволнованный голос Славки.—Я знаю, к тебе приходила мать. Она мне все рассказала. Ты не слушай ее... Приезжай, я тебя очень жду, ведь все знают, что ты сестра...
Люся молчала.
— Приедешь? — уже тише прозвучал голос Славы.— Приедешь, Люся?
В секунду вспомнилось все: и елка, и милиция, и разговор с его матерью, и выговор...
А потом, взглянув в окно директорского кабинета, где, огороженный невысоким забором школьного сада, лежал уже почерневший снег, она тихо сказала в трубку:
— Приеду. Обязательно приеду.
МУЖСКАЯ СОЛИДАРНОСТЬ
Николай учился уже на первом курсе института, а Антон, его младший брат, еще в школе. Жили они с матерью. Отца у них не было. Вернее, был, но, когда Антон еще только родился, он ушел из семьи и больше не возвращался.
Мать очень хотела, чтобы мальчики учились, и поэтому, когда Николай окончил десять классов, она сказала ему:
— Пойдешь в институт!
И он пошел. Николай окончил школу с медалью, легко поступил в политехнический и сразу же начал получать стипендию.
Мать работала на почте. Зарплата у нее была небольшая, и потому стипендия Николая вносила существенный вклад в бюджет семьи.
Но однажды Николай стипендию не принес.
— Что случилось? — строго спросила мать.
— Потерял...
Однако он солгал. Николай истратил деньги на куртку для своей однокурсницы, с которой не то чтобы дружил, но и полного равнодушия к ней не испытывал. В тот день, когда они со своей группой ездили в Кусково в усадьбу графа Шереметева, он был все время возле нее, не отставая ни на шаг. Вместе они возвращались домой в электричке, сидели тоже рядом, и Николай проводил ее в тот вечер до самого дома.