По злой иронии судьбы именно тогда, когда он отдавал свои последние распоряжения, обрекшие его на смерть, а Королевскую армию на разгром, в бухте бросил якорь корабль Сомбрея, привезший с собой последние инструкции британского правительства. В них говорилось, что Британия предоставляет помощь лишь при условии, что верховное командование будет находиться в руках графа де Пюизе. Д’Эрвийи четко указывали, что его власть строго ограничена, власть распространяется только на полки эмигрантов, и приказывали во всех операциях подчиняться распоряжениям господина де Пюизе.
Если бы эти приказы достигли Киброна на двадцать четыре часа раньше, положение, возможно, удалось бы спасти. Но когда они были получены, смерть уже избавила Д’Эрвийи от необходимости ответить за гибельную самоуверенность последний акт которой был одной из главных причин краха роялистского движения. Второй причиной было отсутствие Тэнтеньяка в тылу Гоша.
Разгромленные и отброшенные за Пентьевр роялисты были вынуждены продолжать отступление под сокрушительными ударами армии республиканцев.
Высадившиеся, чтобы поддержать только что разгромленную армию, Сомбрей и пять его полков, одним из которых командовал Арман де Шеньер, увидели, что полуостров Киброн превратился в огромный госпиталь. Они попали в западню, и им ничего не оставалось, как капитулировать перед Гошем. Созданная трудами Пиюзе Королевская католическая армия, на которую возлагались великие и вполне оправданные надежды, перестала существовать.
Страшные новости, рассказанные беженцами, еще более усилили отчаяние в рядах остатков корпуса Тэнтеньяка. Однако, скорее всего, изложены они были несколько иначе, так как Герниссак, подобно большинству эмигрантов, был приверженцем Д’Эрвийи и ярым противником Пюизе. Поэтому, когда Кадудаль голосом, срывающимся от горя, спросил о судьбе графа Жозефа, Гернисссак дал волю своей желчи.
— Пюизе? Этот трусливый негодяй одним из первых бросился спасать свою шкуру.
— Вы лжете.
Наступило зловещее молчание.
— Кто это сказал? — взревел Герниссак.
Кантэн выступил на шаг вперед.
— Я сказал. Я немного знаком с человеком, честь которого вы порочите.
В разговор грубо вмешался Констан. Тягостные события не улучшили ни его характера, ни манер.
— Это опять вы? Послушайте меня, вы, мошенник, и попытайтесь понять. Я здесь командую и не потерплю никаких ссор. Я заставлю уважать свою власть. У меня еще достаточно сил, чтобы посадить вас под арест, если вы попытаетесь вызвать беспорядки.
— Сомневаюсь, что у вас их хватит, — вставил Кадудаль. — Есть еще и мои ребята. Они разделают мнение господина маркиза и в случае нужды защитят его. Честь графа Жозефа не запятнает ни один сводник, хоть он и мнит себя солдатом. Мне наплевать на ваш хмурый вид, приятель. Вам меня не запугать. Я — Жорж Кадудаль. Если господин де Пюизе сегодня не хозяин Бретани, если армия, которую только он был способен создать, не одержала победы, то лишь благодаря таким маньякам, как вы, Шеньер, как Д’Эрвийи, как Белланже и прочие самодовольные щеголи, — он злобно взглянул на Герниссака. — Чтобы я больше не слышал гнусной клеветы, которую вы себе позволили.
— Клеветы! — Герниссак смертельно побледнел. Вспыльчивый уроженец Гаскони, гибкий, сильный и смуглый, как испанец, он дрожал от гнева. — Я, приятель, говорю о том, что мне известно, что я видел. И вот они видели, — широким жестом он указал на остальных беженцев. — Позвольте мне рассказать о вашем драгоценном графе Жозефе. Когда со всех сторон грозила опасность и на Киброне началась бойня, этот отъявленный трус бросил нас. Взял лодку и бежал на один из английских кораблей. Из-за его отсутствия условия капитуляции пришлось вырабатывать Сомбрею, Арману де Шеньеру и другим. Вы оправдываете подобное дезертирство?
— Оправдываю? Да я не верю в него.
Тогда обвинение поддержал другой офицер, человек средних лет по имени Дюмануар.
— Мы рассказываем вам о том, что видели собственными глазами. Оправдать его дезертирство, разумеется, нельзя. Но понять можно. Англия платит этому предателю; Англия больше всего желает гибели Франции. Теперь мы все это знаем. Ради чего еще Питт стал бы поддерживать бывшего республиканца и отказываться слушать предложения людей более достойных?
— Более достойных людей не было, — ответил Кантэн. — Приходившие к Питту ничего не могли предложить ему. Они просто скулили и попрошайничали.
— Так могут говорить только друзья Пюизе. Но когда все выяснится, то станет понятно, что вероломный Питт нанял его, чтобы окончательно погубить нас.
— Вы хотите сказать, что пока все не выяснится, вы предпочитаете верить этой чудовищной лжи. Подобное отношение делает честь вашему уму.
— Ба! — воскликнул Кадудаль. — Пусть они барахтаются в своем тошнотворном вареве. — Он тяжелым шагом вышел из зала, и Кантэн, полностью разделявший его отвращение, последовал за ним.
— Что теперь делать, Жорж? — спросил Кантэн.
Тогда Кадудаль не знал ответа. Но вскоре ответ продиктовали обстоятельства. В Кэтлегоне нечем было кормить армию и она начала быстро таять. Большинство шуанов разошлось по домам; другие, привыкшие к разбойной жизни, вернулись в свои лесные убежища. Среди последних были Кадудаль и три сотни его сподвижников — все, что осталось от многочисленного отряда морбианцев. Для Кадудаля не могло быть и речи о возвращении к мирной жизни. Если бы такой прославленный повстанец сложил оружие, для него это было бы равносильно самоубийству. Перед отбытием из Кэтлегона он объявил о своем намерении переправиться через Луару и соединиться с Шареттом и его вандейцами.
Кантэн, в чьи планы не входило отправляться в Вандею, остался с Сен-Режаном, который с сотней своих людей задержался в Кэтлегоне после того, как замок покинули шуаны. Необходимо было защищать и поддерживать размещенных в замке раненых. Он организовал вылазки за продовольствием, и только благодаря им остатки полка «Верные трону» получали хоть какую-то пищу. Кроме того, по настоянию Кантэна он послал несколько разведчиков за новостями, в основном, и прежде всего относительно мадемуазель де Шеньер и ее тетушки. Главной причиной задержки Кантэна в Кэтлегоне было мучительное беспокойство о судьбе Жермены. Не узнав, что с ней, он не мог думать о собственном будущем. Если бы не это, он давно покинул бы место, которое не вызывало у него ничего, кроме отвращения. Он постоянно чувствовал затаенную враждебность эмигрантов с тех пор, как горячо выступил на защиту Пюизе, и только страх перед его шпагой удерживал их от ее открытого проявления. Ощущая себя изгоем в обществе эмигрантов и глубоко презирая их, Кантэн общался только с Сен-Режаном и его людьми.
Дни шли за днями, и вести, поступавшие в Кэтлегон, не приносили утешения его обитателям.
Сомбрея и его эмигрантов в цепях отправили по этапу в Ванн, где ими теперь занимались представители Конвента Тальен и Блед. Роялисты сдались Гошу при условии, что им сохранят жизнь. Но политики отказались утвердить то, что сделали военные. На основании того, что эти люди в качестве эмигрантов были объявлены вне закона, их рассматривали как обычных военнопленных. Их группами приводили на суд и так же группами расстреливали на городском валу Ванна.
Однажды в Кэтлегон пришло известие о том, что престарелый епископ Дольский и четырнадцать священников казнены вместе с самим Сомбреем, Арманом де Шенером и еще несколькими их товарищами по оружию. Узнали в замке и о том, что около трех тысяч шуанов перешли на сторону республиканцев. То был, действительно, конец всех надежд, и жалкая горстка засевших в Кэтлегоне роялистов поняла, что бегство — их единственное спасение.
С отчаянием и гневом две сотни роялистов принялись обсуждать свое положение.
Однако Кантэн в этот день получил и утешительную весть. Тот же разведчик, что принес в замок страшный рассказ о расстрелах, передал молодому человеку письмо от мадемуазель де Шеньер.