В набросках де Сада имеется план повести о Сеиде, также посвященной развенчанию добродетели. Сеид наделен способностью предвидеть будущее, и все его действия обусловлены этой способностью. Увидев, как мужчина спасает женщину, он хватает обоих и топит их, зная, что женщине этой предстоит убить мужа и двух своих детей и, таким образом, мужчина хотел спасти преступницу. Сеид не подает милостыню, так как знает, что человек, который просит у него, немедленно пропьет эти деньги, а чтобы раздобыть следующие, вступит в шайку разбойников, его поймают и повесят. Встретив ужасных преступников, которых ведут на казнь, Сеид освобождает несчастных, ибо знает, что они раскаются и окажут обществу множество полезных услуг, а если их казнят, общество этих услуг не получит. И так далее — чтобы прийти к выводу, что «если страсти против воли вашей влекут вас к поступкам, которые вы считаете преступлением, не отягощайте свою совесть раскаянием, совершив их, ибо так называемое зло может быть источником великого добра, но знать об этом может только провидение; нас же оно таковой способностью не наделило». Де Сад подводит к мысли о несовершенстве человеческих законов и о несправедливости смертной казни, ибо только провидению дано знать, каково предназначение того или иного человека. Мысль эту маркиз еще не раз станет развивать в своих сочинениях.
Жюстина — образ условный, наделенный не индивидуальностью, а принципами, «образом мыслей», поэтому для де Сада важно постоянно увеличивать количество эпизодов-доказательств, подтверждающих порочность ее принципов, то есть добродетели, веры и морали. Образ Жюстины — с соответствующими изменениями — напоминает самого де Сада, который, постоянно доказывая свою невиновность, несмотря на все приводимые им доводы, оказывался гонимым и виноватым. И подобно Жюстине, предпочитавшей «тернии добродетелей» «опасным колючкам», сопровождающим преступление, де Сад предпочитал заточение отказу от своего «образа мыслей». По настрою, по пафосности рассуждений «Злоключения» можно рассматривать как своеобразный беллетристический парафраз переписки маркиза — к счастью, без плачевного конца добродетельной героини.
«Злоключений» современники де Сада не прочли, автор вынес на их суд вторую книгу — «Несчастья добродетели», увидевшую свет в 1791 году, в разгар революционных событий. Но так как в «Несчастьях» уже не было ни заместительной лексики, ни наказания порока, маркиз не решился опубликовать роман под своим именем и издал его анонимно. Впрочем, анонимность была непродолжительной. Первые рецензии на «Злоключения» были, пожалуй, скорее настороженными, нежели ругательными. Несмотря на резко увеличившийся после снятия цензурных запретов поток эротической и откровенно порнографической литературы, именно «Жюстина» привлекала к себе внимание рецензентов, что косвенным образом подчеркивало как необычность произведения, так и мастерство автора. Как отмечает Ж.-Ж. Повер, среди книг, упомянутых в крупном книжном обозрении «Feuille de correspondance du libraire» с июня по декабрь
1791 года, только одно сочинение в жанре романа было удостоено развернутой рецензии, и это был роман «Жюстина, или Несчастья добродетели». Редактор посчитал нужным известить читателя, что книга сия может быть прочитана не без пользы только закоренелыми развратниками, которые, «испуганные отвратительными картинами возмутительнейших преступлений», столь живо нарисованными автором, «рухнут в пучину стыда, осознав, сколь отвратительным излишествам они предавались», и вернутся на стезю добродетели. Но, увы, давно доказано, что «страшнее всего, когда развращена душа, ибо от душевной порчи лекарства нет», а книга сия может оказать крайне опасное воздействие на души юные и неокрепшие, тем более что названием своим она может любого ввести в заблуждение. Поэтому редактор «обязан предупредить лиц, ответственных за воспитание молодежи», дабы они заботливо убрали ее от юных глаз, а если юным впечатлительным созданиям необходимы эмоции сильные и отвращающие от порока, пусть наставники сами прочтут им наиболее благопристойные куски «из сей сочащейся ядом книги». Что ж, рецензия вполне в духе предпосланного к изданию эпиграфа: «Друг мой! Приносимое пороком счастье подобно молнии, обманчивый свет которой лишь на миг украшает небо, чтобы тем вернее низвергнуть в пучину смерти несчастных людей, ослепленных этим блеском».