— Зарубите себе на носу: кое-кто неусыпно следит за вами! Если вы вздумали убить своего мужа для того, чтобы…
Агриппина Сольмо вскочила со стула, уронив накидку и воздев руки к небу, разразилась гневными проклятьями:
— Громы небесные, господи! Пусть сгорит в огне земном и в огне адском тот, кто желает мне зла! — И, закрыв лицо руками, она безудержно разрыдалась.
— Успокойтесь! — вмешался дон Сильвио. — Баронесса говорит ради вашего же блага…
— Вы святой слуга божий, — продолжала всхлипывать вдова, утирая слезы и силясь сдержать их. — Вам как на духу говорю, как на смертном одре: его убили… моего мужа… предательски! О!.. Я подослала убийц!.. Кто это говорит? Пусть в глаза мне посмотрит!.. Пусть поклянется телом господним!.. Если есть бог на небесах…
— Есть, есть, дочь моя! — воскликнул дон Сильвио, протянув к ней руки, словно желая закрыть ей рот, чтобы из него не вырвалось богохульство.
— Так зачем же вы все ходите к моему племяннику? — вскричала баронесса. — Он вас не ищет, он не зовет вас к себе!
— Я хожу туда из-за следствия, из-за свидетелей.
— Из-за следствия? Так его ведет следователь. Из-за свидетелей? Разве мой племянник обязан искать их? Все это предлоги! Предлоги! Теперь вы, должно быть, все поняли. Если вы льстите себя надеждой начать все сначала, если задумали… породниться с нами… Вот почему люди подозревают, что это вы подстроили убийство вашего мужа!
Агриппина Сольмо снова опустилась на стул. Она не плакала больше; она, казалось, оцепенела от чудовищного обвинения, которое бросила ей в лицо старая синьора. И, как бы продолжая вслух то, о чем она рассуждала про себя и от чего губы ее шевелились, а взгляд растерянно блуждал вокруг, она заговорила то медленно, то торопливо, ни к кому не обращаясь:
— Одному богу известно. Мне было шестнадцать лет. Я и не помышляла ни о чем дурном. Но он настаивал, умолял, обещал, угрожал… Как я могла устоять?.. И десять лет я была его служанкой, его рабыней, я любила его как благодетеля. И в самом деле, в тот день, когда он вдруг сказал мне: «Ты должна выйти замуж, и мужа я подберу тебе сам»…. Ах, синьора баронесса!.. У нас, бедных девушек, тоже есть сердце!.. Я хотела бы по-прежнему оставаться только служанкой, его рабыней… Отчего он рассердился на меня? Я ведь ни слова не сказала. Он приказал, и я повиновалась. Что я была в сравнении с ним? Ничтожный червь… А теперь они, подлые, говорят, будто это я подговорила убить своего мужа, потому что хотела… Но к кому я могу обратиться за помощью? У меня нет больше никого на свете!
— Доверьтесь богу, дочь моя!
— Если бы господь хотел защитить меня, он не отнял бы у меня мужа! — резко ответила она дону Сильвио, дернув плечом.
— То, что вы говорите, смертный грех!
— Бывают минуты, когда даже в бога перестаешь верить!
Она схватила накидку, набросила ее на голову, яростно затянула под подбородком и, выпрямившись, нахмурив брови и сжав губы, ждала, когда баронесса отпустит ее.
Баронесса тем временем что-то шептала на ухо дону Сильвио.
— Но так ли это? — спросил священник.
— Дурные женщины вроде нее на все способны!
— Что еще прикажете, ваша милость?
Агриппина Сольмо не скрывала, что хочет поскорее уйти.
— Подумайте о том, что вы делаете! Предупреждение — почти что спасение, — сухо ответила баронесса.
И мрачным, колючим взглядом проводила ее до самой двери, словно выталкивая в спину.
— Вот самая большая рана в моем сердце! — воскликнула она. — Сколько сил стоило мне заставить племянника выдать ее замуж!.. Во всяком случае, можно было уже не опасаться, что он совершит это безумство!.. Впрочем, у всех Роккавердина мозги с червоточиной — у кого больше, у кого меньше! Брат мой, маркиз, отец моего племянника, тратил все время и деньги на борзых. Вы не знали его. Он сшил себе костюм, как у клоуна, по английской моде, говорил он, и не пропускал ни одного престольного праздника в окрестных селениях… Другой мой брат, кавалер, разорился на древностях! Выкапывает кости покойников, вазы, кувшины, светильники, ржавые монеты, весь дом забил глиняными черепками. Сын его уехал во Флоренцию, говорят, учиться живописи, а на самом деле — сорить деньгами. Будто мало того, что отец его усердствует, пуская на ветер свое состояние!.. Племянник мой, теперешний маркиз… Ох! Вот наказание божие нашему дому!
Баронесса умолкла, увидев, что в оставленную приоткрытой дверь вбежали четыре маленькие облезлые черные собачонки с гноящимися глазами, почти такие же старые, как и она сама, и все сразу захотели забраться к ней на колени.
— Я знаю, у меня своя причуда — вот они, — сказала баронесса, ласково отстраняя собачек. — Но этим я никого не разоряю, а что касается дел, то тут я могу гордиться: голова у меня на месте. Была бы она так же на месте у барона, моего покойного мужа… Молодец, дон Кармине!