Толпа вдруг ахнула, пробежал гул, раздался испуганный женский визг.
– Туше! – азартно закричал детина. – Пропустил удар, азиат хренов! Так им, дикарям недобитым! Знай наших! Теперь ротону долго не продержаться. Гляди, уже едва саблю держит.
«Какой еще ротон?» – с раздражением подумал капитан. Уж не задумала ли толпа учинить самосуд на вверенной ему территории? Ну нет, такого Лангебарт допустить не мог! Отшвырнув несколько зевак, он продрался сквозь скопище людей к возвышению, с которого должен был открыться лучший обзор, и уже было выхватил шпагу, готовый отразить атаки озверевшей толпы на полуголого беззащитного дикаря. Однако, вопреки ожиданиям, глазам его предстала совсем иная картина.
Толпа и не думала ни на кого нападать. Скопище зевак образовало плотную живую стену, освободив посередине довольно широкое пространство, нечто вроде площадки. А в центре площадки, обнажив клинки, сражались два человека, причем оба были капитану смутно знакомы – особенно один, знатный воевода в богатой одежде и со знаками различия королевского полка.
Как его звали? Кажется, Олаф? Капитан сталкивался с ним несколько раз на военных советах. Здоровенный скандинавский детина богатырского телосложения, но умом особым не блистал, в основном поддакивал своему конунгу Магнусу. О силе Олафа ходили легенды. Говорили, что от его удара мечом не спасал даже стальной шлем: скандинав разрубал человека пополам вместе со шлемом и доспехами.
Вот и теперь скандинав картинно, играючи, со свистом рассекал мечом воздух, будто это был не тяжеленный меч, а легкая, парадная шпага. Такому рубаке впору было драться сразу с дюжиной противников, подумал капитан. Но вместо этого соперником его выступал низкорослый смуглый человек, которого капитан тоже где-то уже раньше видел.
Человек этот не производил впечатления дикаря-кочевника: одежда на нем была хоть и бедной, но вполне европейской. Да и сабля, которой он сражался, совсем не походила на азиатскую: обычный клинок, какие производили городские кузнецы, только почему-то совсем простой, без украшений, как бы изготовленный на скорую руку.
Защищался смуглый человек смело и изобретательно, но силы были явно неравны. Капитану вспомнилась библейская история о Давиде и Голиафе. Можно было только диву даваться, что, подобно Давиду, низкорослому человеку каким-то непостижимым образом удавалось уклоняться от сокрушительных ударов меча скандинава и даже производить собственные выпады, которые, впрочем, Олаф играючи парировал.
Однако, как с грустью подумал капитан, Давиды побеждают Голиафов только в сказках. Было ясно, что низкорослому человеку в схватке долго не продержаться: силы явно покидали его, он уже едва передвигал ноги, а по одежде расплылись два больших красных пятна – очевидно, от нанесенных ему ранений. Казалось – еще мгновение, и Олаф разрубит своего противника пополам, но воевода медлил, будто играл с жертвой, как кошка с пойманной мышью, упиваясь своим превосходством.
– Ну что, сограждане, – громовым голосом обратился к толпе Олаф. – Пленных не берем? Изрубим ротонов в капусту?
Из толпы ему ответил восторженный рев.
– Смерть ротонам! Смерть ротонам! – скандировал Олаф.
– Смерть! – вторила толпа.
Олаф повернулся к своему сопернику. Тот стоял, тяжело дыша, опершись о саблю, и обреченно ждал. По болезненной гримасе, перекосившей его лицо, было видно, что любое движения доставляло ему острую боль.
Олаф стал медленно надвигаться, крутя со свистом меч над головой; затем на мгновенье остановился, оглянулся на толпу – и вдруг с замаха обрушил на своего смуглого противника всю мощь тяжелого, как молот, меча. Низкорослый соперник попытался парировал удар саблей, но сила удара меча была такова, что саблю отбросило в сторону, и она со звоном покатилась по брусчатке.
Низкорослый человек стоял теперь безоружным, но это не остановило Олафа. Он долю секунды помедлил, как бы прикидывая, куда будет больнее нанести удар, и ткнул мечом противника в бок. Тот схватился за бок, переломился пополам от боли и начал медленно оседать на землю.
Олаф обернулся к толпе.
– Смерть ротонам! Изрубим их на куски!
Но вместо того чтобы восторженно взреветь, зрители вдруг примолкли. Олаф с недоумением оглядел толпу, затем оглянулся – и увидел капитана Лангебарта, который наконец продрался сквозь людское скопление, выскочил на середину площадки и встал между Олафом и его жертвой. По обе стороны от капитана, взявшись за шпаги, встали два лейтенанта.
Олаф в бешенстве шагнул в их сторону и занес над головой меч.
– Уйди, немец, не твое это дело! – рявкнул он. – Не мешай нам расправиться с ротонской нечистью.
– У вас есть доказательства, что это ротон, воевода? – спросил капитан.
– У меня самые верные сведения! – прорычал Олаф. – Уйди, немчура, не то хуже будет!
– Кто может подтвердить ваши сведения? – невозмутимо спросил Лангебарт. И, не дождавшись ответа, крикнул в толпу: – Есть здесь кто-нибудь, кто может подтвердить, что это ротон? Если такой человек есть, то пусть выйдет и скажет!
Несколько секунд стояла напряженная тишина, в людской гуще мелькнула шляпа с плюмажем и воланами, но тут же затерялась из виду. Неожиданно из толпы раздался голос:
– Дайте пройти! Я его знаю!
Толпа расступилась, и вперед вышел некто в черной рясе – очевидно, храмовый служка.
– Я его знаю, – повторил служка. – Глухонемой это. В жреческом храме живет. Несколько раз его там видел.
Капитан вопросительно посмотрел на Олафа:
– Ну и что вы теперь скажете, воевода?