Письма к Лазаревскому раскрывают ее душевное состояние.
«Если бы вы знали, как я рвусь из Петербурга и до чего мне опротивела петерб[ургская] суета…Только и думаю теперь, как бы поскорее бежать подальше куда-нибудь в степь, где бы не встречать ничего похожего на здешние лица, нравы, суету и ложь. Иначе мои «Воспоминания», о которых я вам говорила, что пишу, невольно выйдут желчны, да и вообще ничего я здесь доброго не сделаю».
«Я теперь только и думаю о том, что вызволюсь из Петербурга и отдохну от него и всех его скверн. Смотрите только не проговоритесь, кто я и что я, храните мое, как вы называете, инкогнито…пусть М[арко] В[овчок] исчезнет, как в воду канет, и пусть остается под водой до самой смерти — это лучшая мера дожить до нее спокойно и много работать…Поскорее бы от всех этих терний и духоты на простор, свободно вздохнуть. Эта жажда доходит у меня до ребячества — хоть одним днем ускорить бегство из Северной Пальмиры».
В каждом письме она напоминает Лазаревскому, чтобы он держал язык за зубами. Она знала или догадывалась, что фигурирует во многих делах «Собственной Его Императорского Величества Канцелярии», и отдавала себе отчет, как это может испортить службу Михаила Демьяновича в удельном ведомстве. Больше того, если в прежние годы он везде упоминается как Миша Жученко (Жук, Жучок), то теперь и он сам и Мария Александровна подписываются только первой половиной фамилии — Лобач, — на которую она получила право 19 января 1878 года.
Вдова надворного советника А. В. Марковича становится законной женой отставного прапорщика М. Д. Лобач-Жученко.
В феврале его назначают делопроизводителем Ставропольской удельной конторы, он спешно выезжает на место службы, а Мария Александровна ликвидирует свои дела в Петербурге.
Нераспроданные книги — тома собрания сочинений, некоторые из переводных романов, часть тиража которых была получена вместо гонораров, ящики с клише иллюстраций она оставляет на квартире студента Петербургского университета Михаила Буткевича. Незадолго до этого он унаследовал отцовский дом на углу Надеждинской и Малой Итальянской, где она жила в 1871–1873 годах. Буткевичу поручены переговоры по незаконченным издательским делам и сдача книг на комиссию. Он и сослуживец Михаила Демьяновича Чмутов, доверенные лица Марии Александровны, постараются оградить ее «от терний, которыми так щедро награждает столь со стороны завидная известность».
Она распродает вещи. Часть мебели и библиотеку отправляет в Ставрополь, находит съемщика, чтобы передать квартиру на Сергиевской улице, арендованную до конца летнего сезона, наносит визиты, упоминая невзначай, что собирается в ближайшее время на несколько месяцев за границу.
В конце февраля, получив письмо от Ф. Ф. Павленкова, она безуспешно пытается помочь ему провести через цензуру обличительный сборник «Вятская незабудка», составленный им в ссылке из материалов, напечатанных в газетах и журналах.
В двадцатых числах марта она обращается к А. Ф. Кони с просьбой достать ей билет на процесс Веры Засулич: «Для меня очень важно слышать эти дела, а не читать только о них отчет».
А. Ф. Кони председательствовал на сенсационном процессе, который окончился неожиданным оправданием революционерки, покушавшейся на жизнь петербургского полицмейстера Трепова, повинного в издевательствах над политическими заключенными. Присутствие писательницы на суде как бы подводит итоговую черту ее участию в общественно-политической жизни столицы.
В лице А. Ф. Кони, которого она называла «ума палата», Марко Вовчок видела не только талантливого юриста, но и передового деятеля. И он, в свою очередь, высоко ценил писательницу. Сохранился его отзыв в письме к Богдану от 4 октября 1905 года: «Для меня, посильного носителя идеалов шестидесятых годов, с ее именем связаны самые теплые воспоминания о благороднейшем чувстве, которое она пробудила своими произведениями».
В первых числах апреля 1878 года Мария Александровна с маленьким Борей покинула Петербург.
Какое впечатление произвело, неожиданное исчезновение писательницы, сообщил ей позднее М. Буткевич, посетивший на другой день Чуйко: «Известие о внезапности Вашего отъезда произвело полное замешательство в умах и действиях всей семьи. Меня окружили все от мала до велика, как бы желая отыскать во мне следы Вашего пребывания. Но увы и ах, я мог лишь с большой категоричностью констатировать Ваш отъезд. Вы поймете все трагикомическое положение этой несчастной семьи, когда узнаете, что Вас собирались снабдить целой литературой к Бореньке и еще какими-то игрушками».
Но она знала, что делает, проведя так обдуманно и хладнокровно свою тактическую операцию.
В октябре 1879 года имя Марко Вовчка случайно всплывает в агентурном донесении о вольнодумстве профессора Чебышева. И когда Александр II заинтересовался ее личностью, всеведущий шеф жандармов, доложив царю о неблагонамеренном направлении писательницы и ее причастности к «Обществу друзей», с сожалением мог лишь добавить: «Марко Вовчок в настоящее время находится за границей».
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
В ГЛУШИ
ОБМАНУТЫЕ НАДЕЖДЫ
Первые месяцы в Ставрополе она продолжает еще по инерции работать, выполняя свои обязательства перед «Русской газетой» — переводит и отсылает главу за главой «Юцого капитана» Жюля Верна и «Приключения, Гумфри Диота» Джеймса Гринвуда. Но публикация обоих романов внезапно обрывается из-за прекращения газеты на 163-м номере. Сохранившееся от этой поры (июнь 1878 года) письмо редактору полно горьких упреков по поводу безобразных искажений, исключающих возможность перепечатки «Юного капитана»{51}.
Семилетнее пребывание на Кавказе в дальнейшем вспоминалось как самый тяжелый период ее жизни вне литературы. Привычная многообразная деятельность и широкий круг интересов сужаются до крошечного мирка, ограниченного семьей и служебными делами мужа, аккуратного, исполнительного, но на первых порах неумелого чиновника, которому приходится во всем помогать, вплоть до составления отчетов и деловых бумаг. Частые переезды, неустроенность, бытовые тяготы, материальные лишения, неприятности у Михаила Демьяновича, болезни младшего и невзгоды старшего сына надолго выбивают Марию Александровну из колеи, не дают сосредоточиться и собраться с силами.
По мере того как тускнеет ореол ее славы, разрушается и семейная идиллия. Вместо ожидаемого «рая в шалаше» — серое будничное существование. Благоговейные чувства любящего мужа с годами превращаются в усвоенную манеру обхождения, за которой проступают — и он не может этого скрыть — сухость и безразличие. И чем старше она становилась, тем сильнее чувствовалась разница в возрасте. Немного понадобилось времени, чтобы понять, что «человек погибает только от того, что сделал глупость, собственно, добрую глупость, то есть по доброте души, например, осчастливил не себя, а другого». И как она корила себя, прослеживая мысленно свой путь на голгофу, вспоминая тот день, когда приняла роковое решение! «И вот… я делаю непростительную глупость, бегу из среды своей в новую, с дурацкими, хотя добрыми и самыми великодушными намерениями, и тут-то и пропадаю».
Не будем больше приводить выдержек из горестной предсмертной записки, адресованной «хоть кому-нибудь — кому-то далекому, даже неизвестному, если нет близкого и известного…» Уходя в небытие, она поведала о печальном, затянувшемся на три десятилетия, эпилоге своей жизни.
Но при всех разочарованиях Марко Вовчок внутренне остается той же непримиримой шестидесятницей, ни на йоту не отступившей от своих убеждений. И это поможет ей впоследствии преодолеть душевную депрессию и заявить о себе новому поколению читателей — читателей Горького, Бунина, Куприна, Леонида Андреева и Александра Блока; снова заявить о себе в тот период, когда громко будут звучать голоса Ивана Франко, Леси Украинки, Коцюбинского, Стефаника, Кобылянской…
Вернемся, однако, к ее кавказскому житью. Где бы они ни селились, суровая, нелюдимая г-жа Лобач вызывает любопытство, смешанное с удивлением. Никого не принимая и не общаясь даже с местной знатью, она живет как затворница, чем немало вредит репутации своего молодого мужа, недоступного вне служебной сферы и не разделяющего пристрастий провинциальных чиновников к винту и ералашу, не говоря уж об азартных играх и горячительных напитках. Раздражает «общественное мнение» и обилие книг, газет и журналов (книги все больше иностранные!), приходящих на имя г-на или г-жи Лобач.