— Иначе мы, несомненно, слышали бы сердцебиение, — добавил он.
Затем он, видимо желая нас утешить, сообщил, что каждая шестая беременность заканчивается смертью плода и выкидышем.
— Мне очень жаль, — закончил он. — Через пару месяцев попробуйте еще раз.
Оба мы молчали. Рядом на скамейке валялась чистая кассета — памятник нашему наивному оптимизму, напоминание об эпохе радостного ожидания, от которой мы оказались внезапно и безвозвратно отрезаны.
— Что же нам теперь делать? — спросил я у врача.
— Нужно удалить плаценту, — ответил он.
Это, объяснил он, простая операция. Время терпит — мы можем сейчас уйти и вернуться сюда в понедельник. Но Дженни ответила, что хочет поскорее с этим покончить.
— Чем быстрее, тем лучше, — сказала она.
— Ладно, — ответил доктор Шерман.
Он дал ей какое-то средство для расширения шейки матки и вышел. Оставшись одни, мы с Дженни сжали друг друга в объятиях и молча сидели так, пока нас не потревожил легкий стук в дверь. Перед нами стояла пожилая женщина, которую мы видели в первый раз. В руках у нее — стопка бумаг.
— Мне очень жаль, милая, — сказала она Дженни. — Очень-очень жаль!
И показала, где Дженни должна подписать, что согласна на выскабливание.
Вернулся доктор Шерман, деловой и сосредоточенный. Сделал Дженни уколы валиума и демерола. Вся процедура заняла несколько минут.
В машине Дженни молчала и не отрываясь смотрела в окно. Глаза у нее покраснели, но она не плакала. Я напрасно искал для нее слова утешения. Что тут можно сказать? Мы только что потеряли ребенка. Да, можно сказать, что мы обязательно попробуем еще раз, что многие пары проходят через то же самое. Но я не хочу об этом говорить, а она не захочет слушать.
Мы вошли в дом; я помог Дженни раздеться и прилечь на диван, а сам пошел в гараж, где с обычным радостным нетерпением нас ждал Марли. Увидев меня, он схватил в зубы игрушку из сыромятной кожи и принялся умолять, чтобы я попробовал ее отнять.
— Не сейчас, приятель, — сказал я и вывел его во двор.
Он пустил длинную струю, затем вернулся, шумно попил из миски, расплескивая воду, и побежал на поиски Дженни. Я задержался в гараже на несколько секунд, вытирая лужу, а затем отправился за ним.
Войдя в гостиную, я остановился в изумлении. Я мог бы поставить свою недельную зарплату на то, что это просто невозможно! Однако факт был налицо: наш непоседа, наш озорник, наш сгусток энергии, не способный ни минуты усидеть на месте, спокойно стоял возле Дженни, положив голову ей на колени. Хвост его тихо висел между ног: в первый раз я видел, как он не виляет хвостом, когда кто-то из нас до него дотрагивается. Глядя на Дженни, он тихо, жалобно поскуливал. Она гладила его по голове; а затем вдруг, без предупреждения, зарылась лицом в его густую шерсть и горько разрыдалась.
Глава четвертая
Хозяин и зверь
На следующее утро, в субботу, проснувшись, я увидел, что Дженни лежит спиной ко мне и тихо плачет. Марли тоже не спал: он сидел, положив голову на матрас, снова соболезнуя ей в ее горе. Я встал, сварил кофе, выжал апельсиновый сок, достал из почтового ящика газеты. Несколько минут спустя появилась Дженни: она храбро улыбалась, словно говоря: «Теперь со мной все в порядке».
После завтрака мы решили отвести Марли поплавать. Поблизости от нашего дома широкий бетонный волнорез и кучи камней надежно преграждали доступ к воде. Однако стоило пройти дюжину кварталов к югу, и нам открывался небольшой песчаный пляж, кое-где усеянный бревнами плавника.
Дойдя до пляжа, я отстегнул поводок Марли и помахал у него перед носом палкой. Он воззрился на палку, словно умирающий от голода — на ломоть хлеба.
— Взять! — скомандовал я и забросил палку в воду.
Одним живописным прыжком Марли перемахнул через бетонную стену, промчался по пляжу и, в ореоле пенных брызг, прыгнул в воду. Я следил за ним с гордостью. Вот, думал я, то, для чего предназначены лабрадоры.
Никто не знает точно, где были выведены лабрадоры, но точно известно одно: не на мысе Лабрадор. Эти мускулистые, короткошерстные водоплавающие собаки впервые появились в XVII веке на Ньюфаундленде. Местные рыбаки брали этих псов с собой в море, приучая их нырять в море и ловить рыбу, сорвавшуюся с крючка. Густая шерсть позволяла собакам не бояться ледяной воды, а неистощимая энергия, ловкость в воде и способность осторожно сжимать рыбу в зубах, не повреждая чешую, сделала их идеальными рабочими собаками для суровых условий Северной Атлантики. Вслед за рыбаками их взяли на службу охотники на водоплавающую дичь.