Развешивать бельё почти приятно. В прачечной горит большой огонь, согревающий не только котлы для стирки, но и воздух кругом. Бельё развешиваем на верёвках возле жаровни, на которой кипятят воду для стирки, чтобы быстрее высохло от угольного тепла. От жара и влаги я разгорячилась, а пальцы сморщились. На панталонах, которые я прицепляю к верёвке, бирки с именами: Линда, Мадлен, Сара. Судя по длине – бельё взрослых, восьмёрок.
Не успела я додумать, как в прачечную влетела хорошенькая девочка. Из взрослых.
– Почему вещи забрали сегодня? – закричала она, – ещё два дня до стирки!
Перерыв панталоны, она яростно вздохнула и убежала.
– Потеряла секретик, – подмигнула мне Мэг-сплетница из-за бельевой верёвки.
Я согласно фыркнула. Секретики, пожалуй, были тем единственным в пансионе, что действительно принадлежало нам. Бумажки с записками, тканевые кулёчки со случайными леденцами. Секретики отслеживались воспитательницами, если кого-то ловили с ним, то строго наказывали. Но воспитанницы попадались редко. Мой секретик с гребнем (не железным, казённым, а собственным) на время стирки перекочевал под седьмую половицу, и там дожидался своего часа. Слух о том, что дни стирки участили, прокатился по пансиону вчера во время ужина. Отсюда, из этих слухов, воспитанницы черпают все свои знания о нашем маленьком мире. Это традиция, а знание про традиции пансиона Благодарности приходит к каждой девочке быстро и как бы само собой. А если не приходит – тем хуже для неё.
Каждой было страшно и неловко в первые дни в этих голубых скудных стенах. Девочки лет семи, чаще – ничего не помнящие, без роду и без имени, с маленькими казёнными чемоданчиками. Их привозят каждую осень. Cемь лет назад я сама была такой. Со временем страх проходит, начинается любопытство. Девять сестёр, с которыми делишь узкий дортуар, больше похожий на шкаф, чем на комнату. Странные законы странного места – странное ли оно, ведь мне не с чем сравнить, нечего принять за норму? Нельзя говорить после того, как гасят свет, нельзя иметь личных вещей, нельзя пропускать уроки, нельзя покидать каменных стен, ограничивающих сад. Что-то мне говорило, что это странно, хоть я и не помнила никакой другой жизни – может и не имела её.
Каменные стены ограничивают весь наш мир. Внутри них – молодая дубовая роща, грядки, где мы работаем, тропинки, протоптанные многими поколениями воспитанниц, задние ворота, славящиеся дурным предзнаменованием, запретная дыра в изгороди, через которую можно попасть в деревню – но никто не решается, потому что наказание будет хуже, чем всё, что мы знали. Дом пансиона никто в самом деле не зовёт домом – скорее зданием. У него каменные стены, давно не белённые, с потёками влаги и лишайника, брошенные гнёзда под старой крышей, три этажа узких спален, кладовых и классных комнат, обширной трапезной, библиотеки и холла, опоясанных наружной галереей. Три этажа, начинённые синими юбками, мётлами и щётками, мелками и книгами, железными расчёсками и кроватями, прикрученными к полу, секретиками и припрятанными до отбоя запрещёнными книгами.
После прогулки обед. В коридоре я вижу, что на окнах, выходящих на галерею, лежат первые подснежники. Вот тайный язык воспитанниц, мне незнакомый. Когда мы идём обратно, на вечерние работы, цветов уже нет, и кто убрал их, воспитанницы или воспитательницы, или что они означали, уже не узнать.
Мне, Жизель и Лизе поручили подметать галерею. С крыши наискось, прямо на нас, падают брызги капели. Солнце топит ледяную намерзь на черепице, весна близко.
– Скоро весна, – задумчиво замечает болезненная Лиз.
– И ты снова сляжешь, – без какой-либо эмоции, словно тоже указывая на смену времён года, говорит Жизель.
У Жизель тёмные глаза и волосы, губы очень розовые, и вообще, она самая красивая в нашем классе. Лиза, напротив, светлая, прозрачная, похожая на глубоководную рыбу. Они часто ходят на пару и сидят за одной партой. Если Лиза одной весной умрёт, мне кажется, больше всего грустить будет Жизель, хоть она и ведёт себя всегда так, будто ей всё нипочём.
Когда мы заканчиваем работу, впереди остаются только чтения. Читаем книгу, выбранную воспитательницей, вслух, по очереди, абзац за абзацем. На столе одинокая свечка, весенний ветер сквозит в щелястые окна из внешнего сумеречного мира, норовя её задуть. Когда я читаю, свечка гаснет. Учительница смотрит на часы и говорит не идти за спичками – нам всё равно пора спать.