Я ведьма.
Я вспомнила заголовок крупным шрифтом, все буквы размывались памятью, кроме «ведьмы» и «смерть».
Я – смерть?
Проснулась я от того, что меня яростно трясли за плечо.
- Утро! – бросила мне Джулия, когда я открыла глаза, - ты проспала звонок. Мы думали, ты померла.
- Простите, - я быстро вскочила на кровати.
- Быстро, пока воспитательница не пришла!
Я бросилась заправлять постель. Остальные стояли подле кроватей и провожали мои движения взглядами. Джулия быстро помогла мне накинуть на постель колючее одеяло, но вдруг судорожно бросилась к своему месту. Я подняла голову – ещё в ночнушке, растрёпанная, и вдруг увидела воспитательницу.
- Почему? – спросила она, кивая на мою постель и на меня саму.
- Простите…
- Вместо завтрака зайдите в воспитательскую, - сказала она, - быстро одеваться. Остальные за мной.
Сердце у меня упало. Я трясущимися руками заправила постель, оделась и умылась остатками ледяной воды. Идти в воспитательскую не хотелось, и я ненадолго постояла перед дверью, чтобы оттянуть этот миг. Казалось, живя в пансионе, пора привыкнуть к наказаниям, но что-то во мне сковывалось, словно ледяной цепью, и страх сотрясал всё тело.
«Ведьма – это когда ты умеешь делать то, чего не умеют воспитательницы».
Я вспомнила спокойные глаза Деборы, и мне почему-то стало легче. «Ведьма» больше не звучало угрозой. Я вышла наружу и пошла в воспитательскую.
Я нечасто бывала внутри, потому что нечасто нарушала правила или попадалась под горячую руку, но каждый раз здесь ничего не менялось. В небольшой комнате были несколько столов, безукоризненно чистых, но обшарпанных. Картотеку у задней стены занимал архив, посвящённый воспитанницам пансиона, прошлым и нынешним.
Одной семёрке однажды стало интересно, как выглядели предыдущие девочки, и она забралась в архив прочесть карточки. Её изгнали на следующий день, и она плакала, повторяя, что прочла лишь одно личное дело, Лисанна Бейкер, или что-то вроде того. Я тогда была двойкой.
Такие случаи составляли печальную, небогатую летопись нашего пансиона. Раз в поколение случались пара изгнаний, и повод запоминался, и потом долго обсуждался в ночных спальнях – но всё в итоге забывается, особенно если память столь прерывиста, как здесь, и всё новых девочек изгоняли прочь. Бейкер была последней, кого изгнали, дело было пять лет назад.
Наша воспитательница сидела за столом.
- Недавно – дурная уборка, своевольничание в библиотеке, теперь нарушение утренней дисциплины. Как вы будете объясняться, Марни?
Я молчала, потупившись, чтобы не сказать ничего, что могло бы её разозлить. Чулок на ноге начал сползать, и я поняла, что вчера в деревьях замарала ногу землёй, и скоро это место обнажится. Если воспитательница заметит – мне конец.
- Будете отвечать? – я заметила, что воспитательница сегодня в особенно дурном настроении, и незаметно начала заводить грязную ногу за другую, не подозрительную, - за многочисленные нарушения дисциплины полагается карцер. Вы это знаете.
- Не надо, - вырвалось у меня. В тюряжку не хотелось. Очень не хотелось. Что, если уже сейчас меня вызовет Дебора?
- Не надо? – начала распаляться воспитательница, - каждым своим проступком вы растлеваете образцовую дисциплину пансиона, нарушаете все его правила, предаёте доверие и уважение покровителей. Вы понимаете это? Отвечайте!
- Да, - негромко ответила я.
- Я считала вас послушной, способной девочкой. Похоже, я ошибалась. Вы отправитесь в карцер до конца дня.
- Нет! – вдруг выкрикнула я, но воспитательница, сочтя это за неповиновение, схватила меня за руку и потащила.
Я не упиралась, но внутри меня поднималась тоска. Тюряжка отвратное место. Это для Жизель она уже как дом родной, я же боюсь её сквозняков, темноты и крыс. Я запнулась о выпирающую половицу, и полетела на пол, когда воспитательница особо сильно натянула мою руку.
- Ах! – воскликнула она, - хватит саботировать дисциплину! Поднимайтесь.
Злая обида уже поднималась внутри меня, на глазах выступили незваные слёзы. Воспитательница так больно рванула мою руку, поднимая меня на ноги, что две капли скатились по моим щекам.