Когда мы оказались на улице, и он уже собирался занять место на водительском сиденье своего автомобиля стоимостью полмиллиона долларов, я остановил его.
— Мак, — сказал я. — Есть какие-нибудь отличительные знаки, о которых я должен знать?
Рокко ухмыльнулся мне, надвинув солнцезащитные очки на глаза.
— Если я скажу тебе, это лишит тебя удовольствия, если они есть.
— Я скучный парень, — парировал я. — У меня аллергия на веселье. Оно повергает меня в анафилактический шок.
Рокко рассмеялся, обнажив ярко-белые зубы, сел в машину и уехал.
• • •
— Кэш, — сказал Рафф, оглядываясь по сторонам. — Где, черт возьми, мы находимся? Это что, какая-то шутка?
— Знаешь, в чем шутка? — Я шлепнул его по затылку. — Всякий раз, когда ты ругаешься, у тебя внезапно появляется ирландский акцент.
— Это потому, что я ирландец!
— Ирландец на полставки. В остальное время ты житель Нью-Йорка с ньюйоркским акцентом.
— В том нет моей вины, что мои родители иммигрировали сюда до моего рождения. И это не моя вина, что мой ирландский акцент вылезает только тогда, когда я ругаюсь.
Рафф снова огляделся по сторонам и кивнул в сторону семьи, одетой в старинный шотландский наряд.
— Неужели эти люди не поняли, о чем идет речь? Средневековье давно кануло в небытие. Двадцатый век на дворе. Мы предпочитаем современную медицину и макароны с сыром в коробках. Скажи мне, что у них есть пиво. Или нам придется пить сидр?
— Ты пьешь чертовски много, независимо от названия.
Рафф развернулся и пошел назад, раскинув руки.
— И ты еще обвиняешь меня в том, что я не полный ирландец! — Он поиграл бровями, глядя на двух женщин, проходящих мимо него. — Скажите ему, дамы. Нет ничего плохого в том, чтобы время от времени выпивать. А если это происходит с красивой женщиной или двумя, то это сойдет за общение, верно?
Они улыбнулись ему, и Рафф воспринял это как приглашение обнять каждую из них за плечи, сдвинув ноги вместе, прежде чем уйти с ними.
Гребаный победитель.
Я направился в сторону прилавка с орехами. Именно там, по его словам, Малыш Хэрри будет ждать меня в условленное время. Может быть, он выбрал ореховую лавку, потому что был занят тем, что его яйца сжимала девушка по имени Мари.
Она работала в одном из киосков с едой, одетая в винтажную одежду того времени, не считая пластиковых шлепанцев на грязных ногах. Ее трудно было не заметить. Она напомнила мне юную королеву с картины маслом ‒ в ней было что-то царственное.
Я остановился, отступив в сторону от постоянно движущегося пешеходного потока.
Черт. Ее лицо. Либо она упала лицом вниз, либо кто-то использовал ее в качестве груши для битья.
Я нашел Малыша Хэрри, который ел жареный миндаль, обсыпанный корицей и сахаром, и наблюдал за тем, как Мари подает еду. С минуту я изучал его реакцию на нее. Когда она дотрагивалась до места на своем лице, которое, должно быть, болело, и морщилась, он сжимал челюсть. Я не собирался вмешиваться в его личные дела, но мне было интересно, как он к этому отнесется.
Как бы Малыш Хэрри ни поступил, его поступок докажет мне, что он за человек. Собирался ли он убить того ублюдка, который сделал это с ее лицом? Нетрудно было догадаться, что только мужчина оставляет на женщине такие следы. Если бы это была моя женщина, я бы убил ублюдка за гораздо меньшее, чем это.
Малыш Хэрри выпрямился, заметив меня, и протянул руку. Мы пожали друг другу руки.
— Хороший день для прогулки, — сказал он.
— Ага, — ответил я. — Погода становится теплее.
Несмотря на то, что он смотрел на меня, я мог с уверенностью сказать, что ему не терпится снова посмотреть на нее.
— Твоя девочка, — сказал я. — Она впечаталась лицом в асфальт, или кто-то расписал ей личико намеренно?
— Моя девочка?
Я кивнул в ее сторону.
— Та, на которую ты все время смотришь.
— Вы заметили?
— Я все подмечаю.
Он кивнул, разгрызая остатки орехов.
— Она — лучшая подруга моей сестры. Мари Флорес. Мы вместе выросли на Стейтен-Айленде. Сестра рассказала мне, что это сделал с ней хозяин квартиры. Он долбаный мудак.
Потом Малыш Хэрри перевел взгляд на меня, осмотрев мой повседневный наряд. Он никогда не видел меня без костюма.
— Хэрри…
Кили замерла, заприметив меня.
Меньше чем за секунду ее брови взлетели вверх, а затем она прищурилась. В этом свете ее глаза казались небесно-голубыми. Может быть, проще было бы сравнить их с небом или водой, но мне в голову пришла только небесная синь, которой достойны исключительно небеса. Умиротворяющая. А ее огненно-рыжие волосы делали этот цвет еще ярче.