Затем начались разборки. Обязательная в таких случаях комиссия долго выясняла, откуда взялся метеорный рой, отчего его не засекли ни службы слежения за околоземным пространством, ни автоматика челнока – между прочим, так и не выяснили – и почему вышло из строя приёмо-передаточное устройство связи. Кстати, именно после того случая в скафандры стали монтировать маяки спас-сигналов, не зависящие от пресловутой УППС. В Дарью мёртвой хваткой вцепились психологи, пытаясь понять, то ли у курсантки очень здоровая психика, то ли её спас психотренинг – обязательный курс в Академии, то ли просто недостаток воображения, и такая версия выдвигалась. Девушка сказала в ответ, что всего лишь запретила себе думать о смерти, любовалась бесконечностью и сочиняла стихи. О космосе. На просьбу прочесть что-либо ответила отказом, а потом и вовсе перестала отвечать на вопросы, особенно когда те начали касаться её прошлого и психических заболеваний её родных, отослав вопрошавших к выводам ежегодных медицинских комиссий, проводившихся в Академии.
В итоге ВКА рекомендовали не допускать курсантку Светлову к полётам, мотивируя выводы возможным психическим расстройством, полученным девушкой во время аварии и последующим пребыванием в пространстве. Но тут уже на дыбы встал ректорат. Мало того, что курсант Светлова была одной из лучших на курсе, мало того, что обучение одного студента ВКА равнялось годовому бюджету небольшого городка, получалось, что Высшая Космическая Академия, созданная для того, чтобы готовить кадры для работы за пределами Земли, не в состоянии этого делать. ВКА потребовала нового медицинского освидетельствования Светловой, потом ещё одного. Девушку измучили тестами, которые, несмотря ни на какие ухищрения, лишь подтверждали её полную вменяемость. И, как ни парадоксально, выводы комиссий дублировали первоначальную рекомендацию: не допускать к полётам. На мой взгляд, психологи просто перестраховывались.
Тем не менее, курсантку пришлось перевести с отделения навигации и пилотирования космических аппаратов на факультет диспетчерского управления. Дело, безусловно, интересное, очень важное и нужное, но для того, кто хотел летать – как камень на шее. Больше я ничего о Дарье не знал.
Тем временем, пока я предавался воспоминаниям, меня развернуло на спину и опять мягко надавило, гася инерцию. Со стороны Марса, снизу, если пользоваться моим нынешним положением, вызмеилась ловушка спасательной сети. Раскрытые лепестки нагретого электричеством до упругого состояния пластика прилипли к скафандру, мгновенно затвердели и плавно повлекли к телескопическому удилищу пробозаборника, вытянувшемуся из надвигающегося раскрытого шлюза орбитального управляемого модуля. Атмосферников, если судить по обращённым к планете приёмным устройствам блинк-компараторов и горбу закрытого эллинга с управляемыми зондами.
Штанги беззвучно вложились одна в другую, затягивая через полутораметровую горловину в довольно просторную конусообразную секцию МОУ, ярко освещённую сейчас световыми панелями и используемую атмосферниками для хранения газовых проб и песчаных взвесей. Створки люка сомкнулись и почти тут же из невидимых щелей ударили отчётливые белёсые дымчатые струи; как правило, в подобных отсеках отключены кислород, обогрев и прочие человеческие радости для жизни. Чуть погодя, сквозь шлем начал доноситься шипящий свист, стекло запотело. Затем свист смолк и раздался мелодичный звон – автоматика сигнализировала о подсоединении помещения к системе жизнеобеспечения модуля. Одновременно разжались, точнее, размягчились пластиковые лепестки сети, выпуская скафандр.
Я не удержался и рухнул на колени. Хотя рухнул, конечно, слишком громко сказано в условиях невесомости, скорее осел мешком.
С шелестящим звуком откатилась блок-переборка и до меня донеслось характерное цоканье-шарканье магнитных подошв. Чьи то руки приподняли мне голову, и чьи то пальцы нажали клавишу разгерметизации, отщёлкивая вакуум-присоски. Потом шлем сняли, и яркий свет панелей больно ударил по глазам, больше не защищённых светофильтром. И было холодно.
– Эй! – раздался встревоженный женский голос. – Ты живой?
Я проморгался. Глаза быстро привыкли к свету. Надо мной, согнувшись, стояла женщина в стандартном комбинезоне.
– Можете говорить? – Меня слегка встряхнули за плечи.
Из-под круглого обода горловины скафандра выскользнули капельки крови и разлетелись в стороны тёмно-красными виноградинами.
Надо мной испуганно ойкнули.
Я медленно выпрямился и выдохнул:
– Могу.
Голова кружилась.
Меня подхватили под руку.
– Идти сможете? Или давайте снимем скафандр, и я вас отнесу.
Ещё чего не хватало!
– Да всё в порядке. Не надо меня нести.
Холод струйкой сочился в скафандр, вызывая невольную дрожь.
– Да? Вы бы себя видели! – женщина фыркнула. Точнее, девушка, молодая, лет двадцать восемь, высокая, с пепельными коротко остриженными волосами и большими синими глазами.
Всё, как заказывали.
Хм… что бы ещё попросить?
Я медленно отстегнул заплечный ранец с движком и хранилищем газовой смеси и осторожно двинулся к выходу. Магнитные вставки на подошвах цепко прилегали к ферропластику палубы, и шагать приходилось с определённым усилием. Идти, правда, пришлось недолго: миновав метровый ячеистый штабель пластиковых контейнеров с пробами, я оказался в полукруглой секции с двумя длинными диванчиками вдоль переборок и тремя вращающимися креслами. Два стояли у пульта управления перед обзорным экраном, третье располагалось немного поодаль со стойкой персонального голографического монитора. И ни одной живой души.
Меня чуть подтолкнули в спину, заставив подвинуться, и в рубку вошла моя спасительница, небрежно мазнув ладонью сенсор замка. Блок-переборка втянулась на место, и за стеной зашипел компрессор, откачивая воздушную смесь. Девушка подхватила меня под руку и насильно подвела к диванчику – обтянутой мягкой псевдогубкой полке метровой ширины, заставила сесть. Наклонилась, оттянула мне пальцем сначала одно веко, потом второе, озабоченно поцокала языком.
– Вы врач? – пробормотал я, слабо отмахиваясь. И когда же я так устал?
– В том-то и дело, что нет, – сказала девушка. – И если ничего срочного не требуется, лучше подождать до «Марс-3», там настоящую помощь окажут.
– Что с ней? – Меня подбросило. – Жертвы есть?
– Сиди! – Девушка успокаивающе положила руку мне на плечо. – На Марс-3 жертв нет. Пробита обшивка блок-секции исследовательского комплекса и станция сошла со стационарной орбиты, но погибших или тяжелораненых нет. Так, ушибы, вывихи. Ну, и астрофизики в бешенстве: пострадало-то их имущество, и пока теперь всё восстановят! – Она помолчала и добавила: – Вот с кораблём намного хуже.
– Техническая служба? – В горле пересохло.
– Да, – тихо сказала она. – Пять человек на грузовом корпусе.
– А спас-секция?
– Там всё в порядке. Посадка была достаточно жёсткой, но никто не пострадал. Людей перебрасывают карами в ближайшие посёлки. Половину машинного парка с окрестностей согнали.
На душе стало легче. Ненамного. Она ещё что-то говорила, но я не слушал. Кто там был в причальной команде? Мишель Атталь? Иржи Горак? Нильс Иварссон? Кто ещё?
Пусть я знал их не очень хорошо. Свободного времени на корабле не так и много. Достаточно напряжённые вахтенные дежурства в рубке, когда сидишь в постоянном ожидании неизвестно чего и пытаешься спрогнозировать взаимодействие движения подвешенного в бесконечности пустоты корабля и окружающего пространства на ближайшие часы, порядком выматывают. И заводить особые знакомства в наполовину постороннем, как ни крути, инженерном коллективе мне не довелось. Но всё равно, я их знал. От них зависел успех нашего перелёта, и они с честью с этим справлялись. Просто умные и хорошие люди.