В то же мгновенье послышался голос господина Рандуле:
— Жанетон, Жанетон! Мне кажется, что кто-то стучится в дверь.
Жанетон из другого этажа ответила:
— Вы ошибаетесь: это ставни скрипят от ветра.
Услышав этот разговор, я забыл всякий страх и постучал еще раз. Опять раздался голос кюре:
— Слышишь, я был прав! Поди взгляни, кто там.
В одном из окон дома зажегся свет, и вскоре на лестнице раздался стук деревянных башмаков Жанетон. Прежде чем открыть, она крикнула в замочную скважину:
— Кто там?
— Это я.
— Кто это — я?
— Паскале, сын Патины.
Дверь отворилась, и свет лампы ослепил меня.
— Входи, — недовольно проворчала старушка. — Зачем ты пришел в такой поздний час? Господин кюре спит. Говори, что тебе нужно от него?
Сердитые слова Жанетон смутили меня. Я не знал, что сказать ей в ответ, и, дрожа от страха и холода, повторял только:
— Мне нужно видеть господина кюре. Я должен с ним поговорить…
— Нечего сказать, нашел подходящее время! В два часа пополуночи зимой людей не будят для разговоров.
И Жанетон взяла меня за плечо, намереваясь вытолкнуть на улицу.
На мое счастье кюре слышал весь наш разговор. Он закричал из своей комнаты:
— Впусти его, Жанетон, впусти скорее маленького Паскале. Да разведи огонь, чтобы он мог согреться. Я сейчас выйду.
Жанетон не возразила ни слова. Тук-тук — застучали по ступенькам ее сабо.
Я последовал за нею.
Мы вошли в теплую кухню, где еще вкусно пахло ужином господина кюре: соусами и кофе. Казалось, один этот запах мог наполнить мой пустой желудок, — каким же сытным и вкусным должно было быть само кушанье! Такой запах я ощущал, только проходя мимо открытых окон кухни в замке маркиза д’Амбрена.
Жанетон, скорчив недовольную гримасу, разломила о колено несколько щепочек и развела огонь. Дрожащие язычки пламени весело запрыгали в очаге. Вскоре послышалось шлепанье туфель господина кюре.
Закутанный в халат, с повязанной клетчатым фуляром головой, он был неузнаваем, и, только услышав знакомый тонкий голос, я понял, что передо мной действительно сам мальморский священник.
— Это ты, Паскале? Храбрый мальчик, ты хорошо сделал, что пришел ко мне. Не бойся ничего, я отведу тебя к отцу. Он весь истерзан, но я уверен, что все кончится благополучно и он поправится.
Говоря это, кюре притянул меня к себе и ласково погладил по голове своими пухлыми руками.
Меня очень удивило, что и без моего рассказа господин кюре знал обо всех событиях этого дня.
— Где мой отец? — робко спросил я.
— Он в больнице; твоя мать ухаживает за ним. Я отведу тебя к нему, но, конечно, не сейчас. Я уверен, что ты весь день ничего не ел. Жанетон, не найдется ли чего-нибудь съестного в буфете?
— Что у меня тут, харчевня, что ли? — заворчала Жанетон, открывая, однако, дверцы стенного шкафа. — Остался только один фаршированный помидор.
С этими словами она поставила передо мной на стол маленькую мисочку, в которой лежало что-то круглое и красное, величиной с кулак.
У меня слюнки потекли изо рта.
— По вкусу ли тебе это? — спросил меня кюре. — Ешь же, не стесняйся, ешь все! Вот хлеб. Тебе дадут еще стакан вина, а потом пойдешь спать. Утром я отведу тебя к отцу в больницу.
При мысли, что отец жив и что мать ухаживает за ним, что добрый кюре защитит меня от Сюрто, я почувствовал, как блаженное спокойствие охватило все мое существо. Я пытался есть, но горло мое сжимала спазма, во рту пересохло, и кусок не лез в глотку. Я столько пережил за этот день, так измучился, что страх и усталость не могли сразу уступить место покою и довольству. Мне стало дурно, и я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание. Кюре заметил, в каком состоянии я нахожусь.
— Выпей-ка стаканчик вина, и у тебя живо появится аппетит, — сказал он мне.
Он взял красивый бокал на тоненькой ножке и наполнил его до краев красным вином.
Осушив до дна бокал, я мгновенно почувствовал себя лучше и стал жадно есть, проглатывая сразу огромные куски хлеба.
Я уже не смущался и болтал с господином кюре с живостью, свойственной ребенку моих лет. Я рассказал ему обо всем, что пережил в течение дня: о том, как граф Роберт избивал отца плетью, как я швырнул булыжник в своего врага и как сам бросился в пруд…
Господин кюре слушал меня, грея руки у очага; когда я, наконец, замолчал, он снова налил вина в бокал и сказал: «Мой мальчик, ты отлично сделал, что пришел ко мне», и отвернулся, чтобы скрыть слезы, выступившие на глазах. Потом, глядя на меня, он гневно заговорил, обращаясь неведомо к кому: