И в этот момент подошли к воображению не исторические дали прошлого, не перспективы Петербурга, не просторы русских равнин, а близкие, бедные улицы Костромы, сухие утоптанные дорожки, жидкие акации и скромные люди. Он с явной душевной болью вспомнил вчерашний разговор с Таней, ее "русскую" тоску, и ему вдруг так жаль стало Россию, что он не вспомнил даже о своей любви к Тане. А рядом с Таней почему-то настойчиво рисовалась такая счастливая, нежная и такая далекая Нина Петровна, уже отданная этому сухому и тщеславному следователю. И отец - токарь Теплов. Отца эксплуатирует красномордый Пономарев, пошлейший, истасканный, обычный тип русского промышленника - русского все-таки, вот в чем дело. Своего, значит! И он - русский! И его защищать? С какой стати! Почему? И в Петербурге нескладная фигура Николая второго, и блестящие плечи и лысина двора, блестяще великолепие ничтожеств, правящих "моей" Россией.
И все-таки... И все-таки миллионы русских людей и тысячи лет истории, и Пушкин, и Толстой, и великие пространства нищеты, и институт, и девушки, все равно моя Россия! И пусть Алеше сейчас предложат сделаться гражданином богатой Франции или прекрасной Италии, пусть предложат ему дворцы и богатства - Алеша не променяет России на это. Он почувствовал снова радостное и горячее волнение и снова позавидовал ушедшим в темноту военным людям, их мужественной тревоге. Это настоящие люди, и как прекрасно быть сейчас с ними.
9
На центральных улицах кучки охотников ходили с портретами, пели и кричали "ура". А на тех же улицах, почти на каждом квартале, строились и рассчитывались новые роты. По тротуарам глазели мальчишки и прохаживались прапорщики запаса в новеньких погонах. А люди менее воинственные жались к домам и хмуро и молчаливо о чем-то думали. А когда расходились, толковали о войне и с удивлением произносили непривычно-ненужные слова: немцы, французы, Вильгельм. Находились знатоки, которые вспоминали что-то о славянах, щеголяли словами "Сараево", "Франц-Фердинанд". Знатоков выслушивали с такой миной, с какой привыкли слушать охотничьи россказни, а потом снова думали, думали про себя, стараясь разрешить непосильный вопрос: при чем здесь немцы% при чем здесь человеческие жизни?
На улице встретил Алеша Виктора Осиповича Троицкого под руку с невестой. Он был очень хорош в военном костюме, туго перетянут ремнями, а шашка висела на его боку с особенно строгой готовностью. Троицкий холодно козырнул, но Нина протянула руку Алеше:
- Алексей Семенович, приходите вечером к нам. Сегодня мы чевствуем отьезжающих прянцев. Приходите.
Алеша поклонился и с большей симпатией посмотрел на Троицкого. Троицкий улыбнулся:
- Надо проводить. Даже если вы настаиваете на том, что мы умеем только умирать.
- Я... от всей души желаю вам победы, - сказал Алеша.
- Это благородно с вашей стороны, - с нарочитой холодностью сказал Троицкий.
- Почему благородно? Ведь я тоже русский?
- Конечно, конечно! Честь имею!
Троицкий приложил к новой фуражке руку и немедленно подставил Нине Петровне. Нина склонила голову и через погон жениха еще раз глянула на Алешу серьезным глубоким взглядом.
Кто-то произнес рядом:
- Японцев лихо победили! Видно, народу много лишнего стало!
Алеша оглянулся: парень в темной рубахе насмешливо глянул на Алешу, повел плечом и сказал соседу:
- Благородные господа!
Сергей Богатырчук пошел на войну добровольцем. Он пришел на Кострому в военном костюме, его погоны были обшиты пестреньким жгутом - Таня сказала ему весело:
- Ты не можешь без шнурков?
На зеленом кладбище друзья расположились вокруг полдюжины пива, и теперь даже Алеша не протестовал против того, что Павел и Николай так много истратили денег. Павел Варавва лежал на траве и говорил:
- А хитрый этот Сергей, он-таки устроился без хозяина. Только тебя обязательно офицером сделают, ты обязательно золотые погоны заработаешь, ты храбрый!
- А что же? Ты думаешь, я хуже этих... барчуков.
- Чего хуже? - сказал Павел. - Так и нужно. Ты должен быть офицером. Нам свои командиры потом... пригодятся.
- Когда пригодятся? - спросил Алеша.
- Да... вообще... могут пригодиться!
Богатырчук сгреб Павла в обьятия:
- Люблю этого Павла! Он свою линию всегда гнет! Ты на меня рассчитывай, Павло, - я не подведу.
- Я и рассчитываю.
- А немцев все-таки бить будем?
- Я согласен бить всякую дрянь, от Вильгельма до... - ответил Алеша за Павла.
- Пономарева, - закончил Сергей.
Павел захохотал, лежа на траве и задрав ноги:
- Пономареву теперь повезло. С войной ему отсрочка...
- Ну, это как сказать...
- Довольно вам, - сказала Таня, - пустые разговоры!
- Почему пустые? - спросил Николай.
- Так, пустые, за пивом. Не люблю! Сережа, ты постарайся, чтобы тебя не сильно попортили на войне.
- Э, нет, я стараться в таком смысле не буду, что ты!
- Ну для меня.
- А что мне за это будет?
- Если вернешься целым, я тебя поцелую.
- Идет! Все слышали? Значит, вернусь в целости, такими поцелуями нельзя пренебрегать...
Потом полки ушли к вокзалу. С площади они тронулись под гром музыки, офицеры шли впереди своих частей, держали ногу и косились на солдатские ряды. А потом солдаты запели песню, горластую и вовсе не воинственную:
Пойдем, Дуня, во лесок...
Теперь офицеры шли по тротуарам, окруженные грустными женщинами, улыбались и шутили. Когда солдаты допели до рискованного места, капитан крикнул высоким радостным тенором:
- Отставить!
Солдаты поправили винтовки на плечах и ухмыльнулись на веселого капитана.
А потом полки запаковали в вагоны, сделали это аккуратно, по-хозяйски, так же аккуратно проиграли марш, свистнули, и вот уже на станции нет ничего особенного, стоят пустые составы, ползают старые маневровые паровозы, из окна аппаратной выглядывает усатый дежурный и присматривается к проходящим девицам. Провожающие побрели домой. Через немощенную площадь к селам и хуторам быстро побежали женщины и девушки в новых платках, ботинки повесли через плечи - ботинки еще пригодятся в жизни. По кирпичным тротуарам потекли домой говорливые потоки людей, среди них потерялись покрасневшие глаза жен и сестер и склоненные головы матерей. Матери спешили домой, спешили мелкими шажками слабых ног и смотрели на ямки и щербины тротуаров, чтобы не упасть.
10
- Проводили? - спросил Семен Максимович Теплов, когда сын возвратился с вокзала.
- Проводили, - ответил Алеша.
- Здорово бабы кричали?
- Нет, тихонько.
- Поехали воевать, значит... Напрасно на немцев поехали. Надо было на турок.
- А что нам турки сделали?
Семен Максимович редко улыбался, но сейчас провел рукой по усам, чтобы скрыть улыбку.
- На турок надо было: война с турками легче - смотришь, и победили бы.
-И немцев победят.
- На немцев кишка тонка, потому царь плохой. С таким царем нельзя на немцев. У них царь с каким усами, а наш на маляра Кустикова похож. Сидел бы уже тихо, нестуляка.
Нестулякой называл Семен Максимович всякого неловкого, неудачливого человека.
Алексей с удивлением посматривал на старика. Чего это он так сегодня разговорился? Обыкновенно он не тратил лишних слов, да еще с сыном. С матерью он иногда беседовал на разные темы, но и то, когда сына дома не было. А сейчас он обращался именно к Алексею: мать стояла у печи и, поджав губы, серьезно слушала беседу. Семен Максимович сидел у накрытого белой клеенкой стола, поставил локоть на подоконник и слегка подпер голову. Его прямые, привыкшие к металлу темные пальцы торчали среди редких прядей седых волос.
- Не годится наш царь для войны. Он за что ни возьмется, так и нагадит. С японцами воевла, нагадил, конституцию хотел сделать, тоже нагадил. Вот и маляр Кустиков такой.
Семен Максимович снял руку с головы, захватил пальцами усы и бороду, потянул все книзу и крикнул:
- Да. Я к тому говорю, что и тебе воевать придется.