— Да разве она по-русски разумеет,— сказал хитрый Топей- ка.— Ты сама сходи, возьми, что тебе надо.
— Верно, верно,— добавил Ковяж.— Татарке верить нельзя. Еще нарочно жиру накапает. Вот будет грех.
— И то, — промолвила попадья и устремилась в варную половину.
Топейка быстро налил кружку, подвинул к Ешке. Тот единым махом плеснул ее в широко открытый рот, занюхал рукавом подрясника. Ковяж тем временем налил вторую. Когда Палага вошла с плошкой рыбы и луком, все сидели чинно, как будто ничего и не случилось. Только в глазах у каждого — смешинки. Попадья, заподозрив неладное, глянула на Ешку. У того замаслянились глаза, по лику разлилось блаженство.
— А ну-ка, дыхни!
Ешка, вместо того чтобы дохнуть ей под нос, хмыкнул в себя.
— Ах ты, ирод, бесово семя! Ах ты, пастырь, поганая глотка! Вот ляпну тебе по шее, греховоднику!
— Не бранись, квашня! — Ешка, выпивши, осмелел.— Не я ли тебя упреждал, что дело сие творить рано. Да мыслимо ли великим постом сватами ходить? Надобно было после пасхи.
— Тьфу ты, дурак, большая башка. Лезешь со своим языком, куда не просят. Да разве после пасхи этих басурманов вместе соберешь? Ныне и то сколь трудов стоило!—Попадья глянула на мужиков, махнула рукой.— Наливайте всем, раз такое дело. И мне наливай. Бог простит нам сей грех, бо во благо он сотворен.
Выпив налитую ей кружку, Палага вытерла губы кончиком платка, пососала рыбий хвост и, приосанившись, сказала:
Собрала я вас, мужички, по большому, угодному богу делу.
Доколе князь Аказ будет ходить един, как перст божий. Ему ли вдовцом быть, к его ли это стати? Удумали мы с отцом Ефимом князюшку оженить.
— А невеста? — спросил Ковяж.
— Про невесту вы его самого спросите.
— Меня? Я невесту не знаю.
— Ах, ты не знаешь? Сколько лет девке голову крутит, и он, седой котище, не знает! — Палага обежала вокруг стола, села рядом с князем.— Кто в Москве нежные песни ей пел? Не ты ли? Кто девке сердце высушил? Из-за кого она слезами изошла, того и гляди руки на себя наложит!
— Да не кричи ты,— сиповато упредил попадью Ешка.— Ведь перед тобой князь, а не Митька-плотник.
— Мне наплевать, что он князь. Он православный и...
— Подожди, подожди,— Акпарс положил руку Палате на плечо.— Разве я отказываюсь? Верно, Ирину я люблю давно. И Топейка про то знает, и Ковяж тоже знает. Однако по обычаям нашим я жениться не мог. Все знают: я жену похоронил недавно. Может, я и виноват, что не был верен ей сердцем, но обычай память о ней хранить велит. Вот тут сидит мой брат, а это мой друг. Пусть они скажут, как мне быть.
— Про твою любовь к русской весь народ теперь знает,— сказал Ковяж.— Однако тебя не осуждает никто. Все знают твою жизнь: было время, когда Эрви считали погибшей, было время, когда жену твою считали предавшей нашу веру. Много лет ты жил один, и ни ты, ни Эрви не виноваты в том. Я тоже тебя не виню. Делай, как велит сердце.
— Ты обычай выдержал, Аказ,— сказал Топейка.— Полгода уже давно прошло. Приводи в дом, кого хочешь. Вот наше слово. Если тебе нужна Ирина — я первый пойду сватать ее. Ирину наш народ любит, давно своей считает. Многие забыли, что она русская.
— Какие вы хорошие люди, пропади вы пропадом! — крикнул Ешка.— Давайте выпьем да и начнем сватов наряжать. Говори, князь, кого в сваты ставишь.
— Пусть Топейка идет, пусть Ковяж... и ты иди.
— Мне по сану неможно, а Палата, моя сизокрылая голубица, она пойдет. Хоть завтра в путь.
— Это отчего же завтра? — проговорила попадья, завертывая в шаль недопитую бутыль.— Идем сейчас же. А после христова дня сразу и под венец...
После пасхи начали таять снега. С гор хлынули потоки вешней воды, Волга вспучилась, освободилась ото льда. Днем позднее тронулась Свияга.
В городе торжество. Гудят церковные колокола, на улицах полно народа. Князь Акпарс стоит нынче под венцом. Ешка постарался на славу. Запалил множество свечей, в церкви — нестерпимое сияние и духота. На обручение и свадьбу прибыл воевода князь Шуйский со свитой. Церковь набита до отказа. Впереди, прижимаясь к самому аналою, теснятся гости: в парчовых ферязях и шубах— русские, в кафтанах тонкого белого сукна — черемисы.
Ирина стоит рядом с Акпарсом, как во сне. В счастье, которое пришло так поздно, трудно поверить. Может, не она стоит под венцом? Торжественно звучит голос отца Иохима. Ирина прислушивается.
— Венчается раб божий князь Акпарс с княгиней Ириной!
«Княгиня? Какая княгиня? — Ирина вздрогнула, но потом успокоилась.— Княгиня это, видно, я».
Санька почему-то сумрачен. Стоит он рядом с сестрой и украдкой поглядывает на окно. За окнами множество любопытных и среди них — Гази. Она басурманка, ее в церковь не пустили.
Князь Шуйский стоит сзади жениха и невесты, довольно потирает сытый подбородок и думает: «Князек черемисский не промах. Какую красавицу отыскал! Теперь с русскими породнился — не оторвешь. Это хорошо».
Попадья — нареченная мать Ирины — оглядывает церковь, а в голове старая, проверенная жизнью, мысль: «Этим скотам спуску давать не надо. Брать за загривок и прямо к венцу. У-у, иродово семя, мужики!»
Отец Иохим под конец обряда стал заметно поторапливаться, забегать вперед хора. Да оно и понятно: из церкви сразу на свадьбу. «Отведу я ныне душеньку,— мыслит Ешка и, сунув руку под рясу, складывает здоровенный кукиш.— А тебе, старая квашня, нанося, выкуси».
И еще быстрее ведет обряд...
На свадьбе гуляли целую неделю. Много на своем роду видели свияжские жители свадеб, а такая была впервой. Вино лилось рекой, обычаи русские и черемисские так перемешались — никто ничего разобрать не мог. Русские пели свои песни, черемисы — свои. Потом все это надоело, давай меняться песнями, плясками.
Токмалай первый затянул русскую песню, которую слышал он в московском кабаке:
Пей: судьба — злодейка!
Там, на дне, копейка,
А как выпьешь все до дна...
дальше Токмалай забыл и .на ходу сочинил свой конец:
Там Топейка наш видна.
Топейке песня показалась неуважительной, и он, стукнув Ток- , малая по шее, велел замолчать. Тот хотел взъяриться, но, посмотрев на широченные Топейкины плечи, сказал уныло:
— Обидна, досадна, но ладна.
А Топейка взял гусли, решил свою песню спеть. Зазвенели гусли, сразу стихли гости. Многие знают: Топейка большой мастер песни петь.
Ветерок подул кружась —
Тучка-дымка поднялась,
Тучка-дымка поднялась,
Мелкий дождик льет на нас.
Взгляд у девушки несмел,
Сердце парня занялось,
Сердце парня занялось.
Как от браги, захмелел!
Ой, Аказ и Орина,
Мы желаем счастья вам,
Мы желаем счастья вам,
Долгой жизни и любви.
Потом кричали: «Горько!», и Акпарс целовал Ирину в теплые губы. Поп Ешка, задрав подрясник, отчебучивал трепака — в избе гнулись половицы.
Палата смотрела на расходившегося батюшку и тихо, но не злобно приговаривала: «Ах, супостат, ах, ирод».
После свадьбы Акпарс послал Топейку в Нуженал и велел ему жить там постоянно и заботиться о порядке в своих землях. Ковяж с пятью сотнями воинов поехал за Волгу к луговым черемисам. Пошли слухи, что появились там разбойничьи шайки и будто люди раскололись на две половины. Одни будто верны клятве русскому царю, другие от клятвы отшатнулись.
Не успел Ковяж уехать, появился в Свияжске Топкай из Чка- руэма и принес Акпарсу неприятную весть. Побывал в Чкаруэме татарский сотник со своей шайкой, весь илем разграбил и сжег, старого Чка утопил в реке. И зовут того сотника Мамич-Берды, а в его шайке много джигитов из разбитого войска, которые раньше служили Япанче.
— Чего хочет Мамич-Берды?—спросил Акпарс.
— Свое ханство поднимать хочет.