Утром в доме стало известно, что прибежал с Горной стороны парень и принес мурзе весть: крепость на Суре построена, муж Эрви жив, русские собирают в той крепости большое войско и хотят на Казань идти. Обрадовалась Саида и, улучив удобную минуту, постучалась в дверь Эрви.
— Что надо?—неласково спросила Эрви.
— Радостную весть хочу тебе сказать. Был с вашей стороны Пакманка и сказал, что муж твой Аказ живет в крепости на Суре...
— Он жив?
— И здоров. Русские дают ему сорок тысяч воинов, скоро тебя выручать придет.
— Русские воины на Казань придут — тебе какая радость? Не верю я твоим словам.
— Я не хочу, чтобы ты грела постель моего мужа. Потому и пришла к тебе. Ты мне верь, а старухе не верь. Ее мурза с ложью к тебе послал. Пойми: без его позволения ни один чужой человек в гарем проникнуть не может. Я все сказала.
У Эрви будто крылья за плечами выросли. Дали русские Аказу войско или не дали, не это главное. Главное — Аказ жив! Теперь она знала, как говорить с мурзой, знала, что делать. Весь день была радостной, а поздно вечером пришел в ее комнату Кучак.
— Пакман в Казань прибежал. Хочешь увидеть его?
— Хочу.
— Только он горестные вести принес...
— Все равно хочу.
Мурза хлопнул в ладоши, вошел, склонившись, евнух. Через малое время привел Пакмана.
— О, Эрви. Ты стала красива, как луна в зимнюю ночь,—сказал тот.
— А ты возмужал, Пакман. Здравствуй.
— Я привез тебе поклон от Боранчея.
— Спасибо. Здоров ли он?
— Постарел сильно. Велел тебе мурзу слушать, покорной быть.
— Муж мой, Аказ, здоров ли? Почему он поклон не послал?
— Разве ты не знаешь: Аказа нет в живых. Его убили русские.
— Когда?
— В ту ночь. Он побежал тебя догонять, наскочил на русских, его зарубили.
— Как ты узнал?
— Я сам похоронил его. У Волчьего оврага.
— В прошлую ночь ко мне мурза Шемкуву прислал — она говорила, что Аказа убили в крепости на Суре. Кто из вас лжет?
Пакман виновато глянул на мурзу, тот боднул головой в сторону двери, и Пакман исчез.
— Так кто же из вас говорит правду?—спросила Эрви.
— Пакман не поумнел. Захотел похвастаться. Ты одно знай: Аказа нет.
— Отпусти меня домой.
— Зачем? К кому? Сейчас там Мырзанай хозяин. Тебя он силой выдаст за Пакмана. И будешь ты жить в черном, дымном кудо. Терпеть упреки, сносить побои. А я тебя сделаю звездой гарема, женой сделаю. В шелка одену, Пакман твоим слугой будет. Хочешь?
— Могу ли я стать женой человека, который оплел меня мерзкой ложью? Я знаю, что Аказ жив и русские идут на Казань войной. Ненавижу тебя. Убей меня или отпусти!
— Вот как! Терпенью моему пришел конец. Сейчас же собирайся! Пойдешь в подвал, к моим рабыням. Нет, не к рабыням! Аскерам на потеху! Их много. Они тебе праздник устроят. Иди! Или боишься?
— Уж если я тебя не боюсь — твоих ли мне собак бояться?
— Ну, берегись! Сначала я тобой натешусь, потом—аскерам!— Мурза раскинул руки и пошел на Эрви. Она вскочила на лежанку, с нее забралась на подоконник. Ударила ногой в раму.
— Не ломай раму! Упадешь — разобьешься.
— Какой дурак назвал тебя могучим?—Эрви повернулась к мурзе, пытаясь спиной выбить окно.— Ты лжец и трус! Сюда идут войска, а ты воюешь с бабами!
Эрви ударила ногой по раме, на пол посыпались осколки цветного, наборного стекла. Мурза в два прыжка оказался около окна, схватил Эрви, сдернул с подоконника. Стараясь вырваться, Эрви извивалась, как кошка, царапала лицо мурзы, била по спине кулаками. Мурза держал ее крепко. Понес к двери. И тогда Эрви увидела светильник, укрепленный на стене на высоте человеческого роста. Она вырвала из гнезда бронзовый подфакельник и изо всех сил ударила им мурзу по голове. Кучак пошатнулся, завыл, как зверь, бросил Эрви на пол. «Ты ранила меня, собачья кровь!» В неистовой злобе он начал наносить ей удары носком сапога в бока, в спину, в голову. Эрви потеряла сознание. И почти в тот же момент в дверях показался Хайрулла, крикнул:
— Внимание и повиновенье! Сююмбике — царица Казани!
Кучак зажал рану на голове ладонью, увидел царицу. Она
стояла в дверях, величественная, с легкой усмешкой глядела на мурзу.
— Поклон тебе, великолепная. Милостив аллах, тебя ко мне пославший. Царице слава!
— Здравым будь, мурза. Да ты ранен, я вижу.
— С оружием я был неосторожен...
Сююмбике вошла в комнату, остановилась около Эрви и, метнув на нее короткий взгляд, сказала:
— Тебя я поняла. С таким оружием шутить опасно.
— Повелевай, светлейшая. Прости великодушно. Я вздумал проучить мою служанку.
— Служанку? Давно ли жена Аказа стала твоей служанкой?
— Все подданные ханства — наши слуги.
— Но не все же наложницы.
— Пойдем в мои покои, светлейшая. Здесь не место... Здесь гарем.
— Я женщина, и мне аллах позволил входить в гарем.
— Обычаи неписаные есть...
— Я пришла сюда ради государственного дела. Ты, мурза, допускаешь ошибку за ошибкой. Ты должен делать все ханству на пользу, а чем занялся? Скажи, зачем ты притащил в Казань жену Аказа?
— Позволь, блистательная, спросить: с каких это пор властители ханства стали считать девок в гаремах их подданных?
— Глупец! Ты нуратдин — опора царства. И ты обязан каждый свой поступок, каждое ничтожное решенье соизмерять с разумностью. Ты думаешь, мне жалко девок, что ты таскаешь в свой гарем? Тебе был отдан черемисский край, чтоб там был порядок. А ты ради одной бабенки устроил среди подданых своих драку, ты залил кровью свадебный костер, убил Тугу, озлобил его сына, сжег селенье. И в довершение всего поставил лужавуем никчемного и жадного ублюдка.
Эрви очнулась. Она села, прислонилась спиной к лежанке, с ужасом вслушивалась в слова Сююмбике. Сказала тихо:
— Великий юмо! Какие это люди... Подобие зверей... Народом« правят, а сами сеют всюду смерть и горе. Прокляты вы будьте.
— Эй, Хайрулла! Заткни ей глотку!—крикнул мурза, и старый слуга столкнул Эрви снова на пол, наступил ногой на спину.
— Не тронь ее! — движением руки Сююмбике выслала Хайруллу и, обратившись к мурзе, сказала:
— Ты слышишь: проклинает. И не она одна. Ее устами говорит народ. А между тем у нас над головой нависла беда. Великий князь Москвы идет на нас войной...
— Это мне известно. Ратников ведет князь Вельский... Не очень много. Тысяч пятьдесять. И у нас еще много времени.
— У нас нет времени! Они уже в крепости на Суре. Если бы ты не возмутил присурских черемис и чувашей —они бы крепость эту строить помешали.
— Не в том причина, великая...
— Там воев вдвое больше, чем ты думаешь. А крымский хан- подмогу нам шлет, на черемис теперь мало надежд, коренные казанцы нам враги, им хан Беналей уже не нужен, хотят просить на пристол Шигалея.
— О, этот Шигалей! Мерзкий лизоблюд! Выкормыш Москвы. Если он станет ханом, Казань пропала!
— Вот видишь! Теперь ты понимаешь, как велика опасность?-
— Что думает хан Беналей?
— Он так же, как и ты, сидит в гареме либо тешится охотой.
— Надо бы созвать эмиров...
— Что они сделают, если у нас мало войска? Я только что отослала гонца к отцу, в ногайские степи, а тебе надо снова ехать на Перекоп.
— Я только что вернулся. Хан войско не дает. Он сам...
— У хана и просить не надо. Ты поезжай к бею Ширину. Ведь ом твой дядя?