Ирина помогала женщинам руэма в их обычных домашних делах.
Уходя на охоту, на рыбную ловлю, люди проходили мимо полян и радовались. Невиданное дело: овес вымахал до пояса, стоял густо, отливаясь темно-зеленой волной. Потом начал исподволь желтеть.
Убирали урожай всем руэмом.
Санька и Шигонька дивились, глядя на вороха обмолоченного зерна. Половину оставили на семена, остальное разделили поровну на каждое кудо. Пусть всем досталось не так уж много, но это был свой хлеб, за который не нужно было платить шкурками, медом и мясом.
Праздник первого урожая был самым веселым и продолжительным. Гуляли пять дней. Бабы мололи зерно на каменных жерновах, пекли пышные блины, Ешка приготовил острую, хмельную медовщину, нажарили много мяса и рыбы, всего понемногу принесли в жертву богам, а потом вышли на поляну.
Среди старых песен появилась новая. Ее пели девушки, и она, вероятно, родилась тут же, на этом празднике.
Мы неделю вымеряли,
Мы неделю корчевали,
На расчищенной поляне Вырос хлеб.
А мы сеяли его,
И растили мы его —
Убирать тот хлеб придется Тоже нам.
И муки всем нынче хватит —
К свадьбам, к праздникам, к блинам —
Всем невестам, женихам]
Там, где Шуля впадает в реку, которая течет к илему охотника Кундыша, находилась земля татарина Абаса. Какая злая судьба занесла предков Абаса в эти глухие места, никто не помнит. Может, нарочно послали сюда мурзы своих подданных соплеменников, чтобы те помогали им держать в повиновении черемисов—кто знает? Может, сами убежали от гнева жестокого властелина, может, изгнали их татары из своих улусов за какую-нибудь вину. Неизвестно, как жили между собой предки Абаса и первые чкаруэм- цы, но теперь соседи живут дружно. Да и что им делить? Ясак они платят наравне, мурза Япанча, так же как и чкаруэмцам, запрещает Абасу сеять свой хлеб, а в годы нужды и татары терпят одно горе.
Поэтому Абас, узнав о том, что в Чкаруэме выращен свой хлеб, сразу поехал к соседям. Чкаруэмцы встретили его приветливо, угостили блинами, привели в кудо к русским.
Погостил Абас у соседей не долго. В его лодку погрузили чкаруэмцы три мешка овса, а в лодку Топкая — одну соху. И поехали Топкай и Шигонька провожать соседа до его дома.
Потом наступила зима. Шигонька решил, что теперь пришла пора приобщать язычников к православной вере, благо, времени для этого в долгие зимние вечера хоть отбавляй.
Мурза Япанча, будто стрела, спущенная с лука, летит, не считаясь ни с чем, разит всякого, кто стоит на пути.
И оттого удача всегда сопутствует Япанче. Для него опасностей не существует.
Появился в его землях недруг — мурза не спрашивает, сколько врагов, он только успеет узнать где — и вот уже взвился любимый конь под Япанчой, и некогда ждать, когда соберутся его джигиты. Как вихрь, налетит на врага, разметает противника по сторонам, нанесет великий урон — и нет Япанчи, попробуй, догони его.
Так случилось и этой весной. Узнал мурза, что в землях Абаса и в Чкаруэме появились русские люди, гнев закипел в глазах Япанчи. А как узнал, что эти русские в прошлое лето привезли черемисам зерно, посеяли его и убрали, совсем рассвирепел и послал в Чкаруэм по только что просохшим дорогам пятерых воинов. Те вернулись с тревожной вестью: чкаруэмцы посеяли овса в три раза больше, чем в прошлом году и намерены отстаивать свои посевы.
Япанча, вскочив на коня, помчался в лес. Пятеро джигитов за ним следом...
Отец Япанчи переехал в Казань из Крыма. Был он не знатен и не богат, но отличался смелостью и жестокостью.
В одном из набегов на леса добыл он девушку редкой красоты, привез ее в свой гарем. Отец ее, очень богатый черемисин, предложил за дочь богатый выкуп — десять тысяч шкурок. Взял татарин шкурки, вернул дочь, но не одну. Родила она от крымца сына, и назвали его Япанчой. Рос Япанча среди черемисов, стал лучшим стрелком, лучшим наездником, жестоким воином. Собрал вокруг себя таких же разбойников, как и сам, принялся грабить лесные илемы. Крымская кровь текла в его жилах. Все больше и больше богател дед Япанчи, все шире раздвигал границы своих владений. После продажи десяти тысяч шкурок пошел в гору и отец Япанчи. Он начал торговать и тоже сильно разбогател. Пришло время, умер дед, погиб в набеге отец, а Япанча, соединив два богатства в одно, переехал в Казань. Стал он влиятельным и знатным. Опорой ханского трона стал. И отдал хан Япанче всю Луговую сторону во владение.
Никто не смел ослушаться Япанчи до сих пор. И вдруг какие-то чкаруэмцы, о которых мурза знал только от сборщиков ясака, нарушили его волю.
Ждет их суровая расправа, скачет мурза в Чкаруэм, грызет в гневе кончики своих усов.
— Выслушай меня, пресветлый мурза,— говорит ему старый джнгит, поравнявшись и придерживая коня.
— Говори,— коротко бросает Япанча и сплевывает в сторону.
— Мало нас, ой, как мало. С тобой всего шесть. А черемис, может быть, триста, а может, больше. Я там был и страха в их сердцах не заметил. Подумай об этом.
— Я уже думал. Моя одна сабля стоит двухсот черемисских сабель. Остальных побьете вы.
— А если...
— Ты заедешь в улус Абаса и поднимешь всех татар. Они нам помогут усмирить чкаруэмцев.
Больше за всю дорогу они не произнесли ни слова.
Радость весны, радость сева сменилась для чкаруэмцев тревогой. Прискакали воины Япанчи, постращали жестокой расправой и умчались обратно. Скоро жди самого мурзу.
Кто-то советовал бросить на время руэм и уйти в лес, кто-то говорил, что надо покориться и вытоптать посевы, задобрить Япанчу богатыми подарками. Но таких было мало. Молодые мужчины, Топкай, Ургаш и Санька призывали всех встретить мурзу стрелами, показать свою силу, отстоять хлеб. На том и решили.
На дорогах днем и ночью на деревьях сидели сторожа — приезд Япанчи не должен быть внезапным.
В лесах наделали засеки, в которых постоянно находились по три десятка стрелков.
Весь Чкаруэм и днем и ночью был настороже.
Первыми заметили приближение чужих всадников верховые сторожа. Где-то тревожно закуковала кукушка, еще дальше каркнула ворона. Лес ожил в криках птиц и зверей. Охотники приблизились к дороге.
Япанча понял, что это сигналы о его приближении, и ударил коня плеткой. Наступил момент стремительного набега. Выхватив саблю, как ветер, помчался мурза вперед. Четверо воинов скакали за ним. Вокруг пели черемисские стрелы.
Засеки, расположенные по обеим сторонам дороги, мурза заметил поздно и остановиться в стремительной скачке не смог. Конь пронес его меж засеками, и стрелы, пущенные из завалов, поразили насмерть двух воинов. Два других всадника, резко повернув лошадей, ускакали.
Япанча остался один. Прорваться обратно через засеку не было смысла, и он бросился вперед, к Чкаруэму.
На второй засеке под мурзой убили коня, и он упал, сильно ударившись о землю. Сабля вылетела из рук и затерялась в кустах. Сопротивляться было бесполезно. Из леса выбежали люди и связали его.
Пока вели мурзу в Чкаруэм, он в кровь искусал губы. Злость и обида душили его. Впервые в жизни Япанча познал страшную горечь поражения.
И снова собрались на большой поляне люди. У всех в глазах радость победы, смешанная с тревогой. Все смотрят на старого Чка и ждут, что он скажет. Мурзу развязали, и он с ненавистью глядел на победителей.
— Ты видишь, мурза, боги наказали тебя за то, что ты нарушил правду земли,— начал говорить Чка.
— Не ври, старый шайтан,— я живу по законам аллаха и плюю на твоих богов!
— Ты рожден от марийки, и юмо властен над тобой. Это он помог нам победить тебя.
— Снова врешь, облезлая собака! Не юмо, а русские помогли вам обмануть меня. Но ты рано торжествуешь победу! Через час мой джигит приведет сюда татар из Абасова улуса, и вы заплачете кровавыми слезами. Я сожгу ваши кудо, переломаю хребты вашим людям, а тебя привяжу к хвостам лошадей и разорву напополам. Неужели ты думаешь о победе надо мной, когда половина ханства трепещет перед мурзой Япанчой и его воинами?