— В-воевода К-крестовладович просит поможения для того, чтобы откупиться от туркского султана. И просит он три тыщи золотых червленых.
— Скажи послам, что просимое будет им дано. Воевода ва-1 лахский не токмо наш давний друг, но по деду моему близкая нам родня. И кто ему более поможет, ежели не мы? Что еще из ино- земных дел у нас осталось, князь Турунтай?
— Более ничего, великий государь.
— Ну и слава богу. Спасибо за совет, князья и бояре. Идите по домам с миром.
Выходя из палаты, князь Шкурлятьев шепнул Федору Шуйскому:
— Орленок-то наш оперился. Не заметили—когда.
— Не только оперился, а и когти показал. Мыслю я, власть боярская самодержавная кончилась,— ответил Шуйский и, вздохнув, добавил:—Помяни, господи, душу новопреставленного раба твоего Андрея.
До весны молодой царь нагнал на бояр, князей и воевод такого страху, что те, уходя на государеву думу, каждый раз прощались с родными.
Да и было чего испугаться. Иван не щадил никого, кто хоть как-то поднимал против него голос.
Сначала бояре роптали, а потом видят: жестокость царская разит не без разбору. Да и сам государь, сил своих не жалея, ведет на Руси умное устроение. Притихли бояре, иные впряглись в государево дело с чистым сердцем, иные—от страха перед псарями да наземниками. На «сидениях» советы государю давали осторожно, обдумавши, ибо не гляди, что царь молод, а сразу видит, что к чему.
Весной рати двинулись на Казань.
Семен Пунков и Василий Серебряный сошлись около устья реки Свияги, как и наметил царь, день в день, час в час. А воевода Львов, идучи из Перми, опоздал. А опоздавши, помог Пункову и Серебряному. Казанцы войско Львова заметили раньше и двинули истречь ему свою рать. Зорко следя за ним, они совсем не ждали русских с Волги, и те свалились как снег на голову. Быстро прошли от Свияги до стен Казани, множество татарских улусов сожми и разорили, вызволили около девяти тысяч русских пленных, а затем, спешно повернув назад, ушли к Нижнему Новгороду. Воевода Львов пришел в указанное место поздно, и татары со всей злостью навалились на него. Рать его была рассеяна, а сам воевода убит.
Крестовая палата во дворце доныне местом была тишайшим и благолепным. Своды покрашены небесно-голубым колером, разрисованы херувимами, стены под позолотой с цветочными узорами. Ранее великий князь тут сиживал с боярами, принимал послов, а чаще углублялся сюда, чтобы подумать в тишине, подремать в чистоте.
Ныне в палате беспорядок. Молодой царь облюбовал эту палату для чтения и занятий с Сильвестром и иноземными учителями. Втянули сюда книжный шкаф, притащили добытый откуда-то ганзейский глобус. На столах — свитки, карты, по углам стоят алебарды, копья, пищали, на подоконниках—шеломы и щиты. Сегодня позваны сюда князь Андрей Курбский, князь Серебряный и князь-воевода Дмитрий Вельский. Серебряный сидит на рундуке и молчит, Курбский разглядывает глобус, Шуйский ходит по палате из угла в угол, трясет бородой и злится. Позвали их с утра, скоро полдень, а царя все нет.
Курбский крутанул шар, он легко завертелся, поблескивая зелено-синими боками.
— Штуковина зело занятная,—замечает Курбский.—Давно ли тут и для чего?
— Я сам гадаю, что сие за шар?—промолвил Серебряный.
— Слышал я, что он изображает нашу землю...
— В писании священном сказано: земля стоит на трех китах и держится она...
— Киты! Земля!—перебивает его Вельский. — А мы-то сами держимся на чем? На волоске! Того и гляди... Смотрите, солнышко в зените, с утра мы тут торчим. И кто?! Вот Курбский— князь. Правнук великого святого князя Ростислава. Вот князь Серебряный... Род свой ведет от Рюрика. Мы—Вельские...
— Не до чинов, боярин,— Курбский махнул рукой.— Я чую, нас не за добром позвали...
— И ждем кого?—Не слушая Курбского, бранился Вельский.— Ему ли...
— Замолкни, князь,— сказал Серебряный.— Иван Василии род свой древний от Мономаха ведет. А Мономахов сын Москву возвел...
— Кто? Долгорукий? Подумаешь... шесть кабаков построил на Неглинной, от них разбогател. «Москву возвел!»
— Сегодня, говорят, великий государь не в духе...
— Да я ему в отцы гожусь! А жду с утра. Чего дождусь, неведомо? Бояр ниже смердов ставит.
— Мы виноваты сами.— Князь Андрей отошел от глобуса.— Юного царя ожесточили. Давно ли ни во что его не ставили. Ведь знаете...
— Да как не знать?—Серебряный подошел к окну.— Теперь он нам во всем перечит и доброе строение Руси ломает. Порядки, что от прадедов даны, рушит. От злобы той...
— А может, не от злобы? Порядки старые зело поизносились, обычаи порасшатались,—заметил Курбский.
— От бога все дано, и рушить старое—значит, тешить беса!
— Но если старое негодно?
Хлопнула дверь, в палату быстро вошел царь. Было заметно, что он разгневан, в руке—письмо. Иван прошел к столу, бросил на ходу:
— Здорово, князь Андрей. И ты, Василий-князь, здоров будь,— Сел за стол, положил письмо на свитки.— А ты, Дмитрий Вельский, ответствуй мне: по чьему приказу ушел из Казани?
— По твоему, великий государь.
— Напомни!
— Зимой ты получил письмо от эмиров. Казанцы обещали Са- фу-Гирея со двора согнать, а Шигалея, верного тебе, поставить ханом. И я, по твоему приказу, поехал с ханом Шигалеем на Казань. И как было велено, посадил его на трон... Потом вернулся в Москву...
— «И посадил на трон!»—передразнил его царь.— Как будто на горшок! Ты должен был стать Шигалею подпорой! А ты втолкнул его в казанские ворота и домой с войсками побег. Разве я так велел?
— Казанцы хана приняли с почетом...
— А по-иному как они могли? Василий-князь да князь Андрей до этого намяли им бока, да ты привел семь тысяч. Но стоило тебе уйти...
— Неужто предались?!
— И подло вельми! Вот, что нам пишут наши доброхоты: «Как только вой Вельского ушли, сеит снова позвал Гирея, который был недалеко, а тех эмиров, тебе преданных, убил жестоко, а Шигалей, лишенный опоры, из Казани изгнан». Теперь ты понял, что ты натворил?!—Иван выскочил из-за стола, подбежал к Вельскому, потряс перед его носом письмом.—Ответь ему, Серебряный, сколь воев потеряли мы в походе на Казань?
— Около пяти тыщ, великий государь.
— И эта кровь, князь Вельский, по твоей милости! В Казани снова мои недруги. И ты, пустоголовый пень, за это мне ответишь!
— Да, как ты смеешь, молокосос!—взвизгнул Вельский. — Тебе ли...
— Эй, кто там?! Стража! Сюда!
В палату ворвались четверо дюжих стражей.
— Хватайте воеводу и — в подвал! — Стражи повисли на плечах у Вельского, он стряхнул их:
— Не подходите, смерды! Я роду Ярославичей принадлежу!
— Ломите руки! Чего стоите? Взять его!
Князю заломили руки за спину, выволокли из палаты. Иван захлопнул дверь, проходя мимо глобуса, крутанул шар, присел на угол стола:
Мужи державы! Бояре, воеводы! До седин у власти, а в в голове, как в бочке,— пустота. С такими как дальше вести народ?
— Твой гнев на нас напрасен, государь,— тихо промолвил Курбский.
— Я не про вас, князья. Тебя, Серебряный, позвал я не для гнева, хотя, бог свидетель, и ты не без греха.
— Мы тебе служить всегда рады...
Иван снова подошел к двери, выглянул в сенцы, вернулся, сел в кресло. Долго молчал. Наконец, спросил:
-- Вы много раз на Казань водили рати?
— Водили, государь,— ответил князь Василий.
— И возвращались битыми.
— Бывало всяко, государь.
-- Да где уж «всяко». Если бы мы воевали ладно, Казань
была бы нашей. Не в том суть. Вы ноне первый раз вернулись
с малыми потерями. Как это удалось? Я хочу знать. Подумайте— скажите.