И так далее. Список бесконечен.
Это, если можно так выразиться, рядовые события.
Каждое из них вполне могло быть объяснено естественными причинами; пугали только их густота и интенсивность.
А вот чем объяснить появление в Полесских болотах громадных ядовитых змей — а то и чего-то похуже змей, потому что так растерзать человека не в состоянии ни одна змея? Равно как и нашествие на Японию громадных — полуметровых — крыс, наглых, не боящихся никого и ничего? Почему вдруг странно и жутко принялись мутировать тараканы — после пятидесяти миллионов лет абсолютной генетической неизменности? Почему в центре Ашхабада огромный памятник Отцу Всех Туркмен среди бела дня взял да и осел на землю грудой размягчившегося зернистого металла и ставшего вдруг песком гранита — при этом бронза была ледяной и даже заиндевела? В Индийском океане с самолёта видели двух китов длиной не менее полукилометра каждый — чего, понятно, быть не может, но вот поди ж ты. И, наконец, куда делся давний сибирский купеческий городок Ошеров в устье одного из притоков Ангары? — Николай Степанович не раз бывал в нём по пути в Предтеченку, а теперь вот не то что самого города нет, но и со старых карт он исчез, и местные жители о нём не помнят, и вообще ерунда полная…
Однако и это, можно сказать, укладывалось в рамки здравого смысла. В рамки, основательно расширенные и дополненные — но тем не менее.
Кое-что не помещалось даже в них.
В Лувре старела Мона Лиза. Даме на холсте было уже явно за сорок — и становилось всё больше.
Напротив, множество людей — счёт шёл на сотни тысяч — начали постепенно молодеть. Пока что они этому радовались…
В некоторых районах Монголии и Китая стала гореть вода. Любую воду, зачерпнув в неглубокую посуду, можно было поджечь зажигалкой или спичкой. Большие объёмы пока ещё не горели… Во всех отношениях это была обычная вода. Если её вывозили в другое место, она переставала гореть. И наоборот — многократно проверенная и туда ввезённая негорючая вода немедленно обретала свойство горючести.
Сотни миллионов людей обращались к врачам с жалобами на то, что ничего не успевают сделать: вот только что было утро — а вот уже сразу следующее. Врачи говорили слова, прописывали лекарства, а сами отмечали, что совсем недавно успевали принять по пятьдесят человек за день, а теперь — едва ли по двадцать.
С другим феноменом приходилось иметь дело гражданским властям: в дом входил незнакомый человек и говорил: теперь я буду Имярек — и, что характерно, он был Имярек во всём, кроме внешности и ещё того, что у него сохранялась память о предыдущей жизни, из которой какая-то неведомая сила вырвала его и послала играть другую роль. Бывший же Имярек мог быть найден в другом месте и даже в другой стране… а мог и не быть.
Потому что некоторые люди превращались в камни. Это было жуткое зрелище — валун, сохранивший какие-то черты человека. Мало кто видел, как это происходило: человек, поражённый «каменной болезнью», стремился забиться в какое-нибудь наибезлюднейшее место, — но, похоже, превращение было мучительным.
В книгохранилищах отмечали: из старых книг стали исчезать тексты. Чернила и типографская краска испарялись прямо на глазах.
И во множестве рождались младенцы с жабрами…
При этом люди изо всех сил стремились жить так, как раньше — закрыв глаза, заткнув уши, пряча руки в карманы, дабы не наткнуться на что-то странное. Это истерическое желание не замечать казалось самым жутким отклонением от нормы из всех известных, а может быть, и не известных.
Казалось бы, самое время появляться всяческим адептам и проповедникам — ничего подобного, даже уже имевшиеся вдруг в массовом порядке отрекались от былых заблуждений, каялись во лжи и просили прощения у паствы, иногда даже раздавая неправедно нажитое имущество…
Пятый Рим — а именно Брюс, Николай Степанович и Костя — сформулировали, что имеют дело с прямой явной угрозой роду человеческому, 29 декабря 2003 года на предновогодней предикации; никто не предполагал серьёзного разговора, но он случился сам собой, когда по телевизору, только что весело трындевшему, начали показывать Злату Прагу, по шею залитую потоками тёмной мутной воды — и то, как эта вода ломает и опрокидывает Карлов мост. На голове чудом уцелевшей статуи святого Варфоломея сидел, прижавшись всем телом, вцепившись в мрамор крыльями, как руками, остекленевший от ужаса голубь…
Забыв о подготовке к празднованию, триумвират углубился в соображения и подсчёты — и пришёл к выводу, что, во-первых, число несчастий, валящихся на людей, возросло как-то уж слишком, во-вторых, все они так или иначе описаны в разных пророческих книгах — и в-третьих, очень странно, что и Брюс, и Николай Степанович, предпринимавшие время от времени «траление эфира», не отмечали ни малейшего нарастания угрозы — а напротив, какое-то общее смягчение, умиротворение и успокоенность.