- Ты Эдмон Дантес, молодой капитан, будущий граф Монте-Кристо, - с очаровательным смехом заявила она и, словно напророчила...
Моя Вера была большой умницей, она всегда обо всём догадывалась сама. Таиться перед ней совершенно не имело смысла. В следующее воскресенье я опять появился на книжном развале и Вера, конечно, тоже была там. Она увлечённо беседовала с хозяином этого книжного царства, старым бретонцем в сером большом берете, одетом набекрень. Неделю назад, распрощавшись с Верой у дверей старого многоквартирного дома с облупившимися стенами, я немедленно отправился на площадь в надежде застать книжную лавку открытой. Мне повезло. Хозяин уже нагрузил своим богатством большую деревянную повозку с высокими бортами. В повозку был запряжён пожилой, не моложе хозяина, ослик. Его седая чёлка была аккуратно расчёсана на две стороны. Увидев меня, ослик тяжело вздохнул, словно намереваясь по-стариковски проворчать:
"Вечер уже, домой пора, а они всё ходят и ходят..."
Я извинился перед обоими стариками и объяснил, что желаю сделать дорогую покупку, приобрести тот самый роскошный старинный фолиант, который в момент нашей первой встречи так любовно перелистывала Вера. Бретонец пристально посмотрел на меня и без особого радушия пробурчал:
- Господин думает, что он самый богатый? Этот экземпляр Дон Кихота, с гравюрами бесподобного Доре, уникальная антикварная вещь. Её место в музее. Я держу это книгу много лет, как лицо своего магазина, она постоянно при мне, как старинный талисман. Впрочем, в этом мире всё продаётся и если вам так уж неймётся, то вот вам моя цена...
- И старик назвал какую-то безумную сумму в оккупационных рейхсмарках. На эти деньги можно было купить в этих местах небольшой уютный домик и даже с садиком.
Словно фокусник достал я из внутреннего кармана пиджака свой пухлый, набитый крупными купюрами, бумажник. Это было моё офицерское жалование со всеми надбавками за последние четыре месяца, проведёнными в боевом походе в Северной Атлантике. Старик, увидев деньги, стянул с головы серый берет, и вытер им, несмотря на прохладный вечер, своё внезапно вспотевшее лицо.
- Господин изволит шутить над стариком? - осведомился он севшим от волнения голосом. - Кому в наше время нужны книги, да ещё за такие безумные деньги?
Я отсчитал и передал в дрожащие морщинистые руки большую часть имевшейся у меня наличности. Букинист, покраснев от возбуждения, принялся лихорадочно разгружать повозку и, наконец, извлёк тяжёлый фолиант. Глаза его увлажнились, он нежно погладил тиснёную обложку телячьей кожи и даже поцеловал, словно прощаясь с дорогим другом, профиль Сервантеса.
- Хотелось бы преподнести эту книгу, как подарок, одной юной очаровательной особе, - пояснил я, принимая, словно младенца на руки, любовно запелёнатый стариком в светлую фланель покупку. - Возможно, вы знаете ту милую девушку, что была возле вашего прилавка сегодня днём. Её зовут Вера.
Бретонец просиял:
- Ну, это же всё объясняет, дела сердечные! Настоящему чувству ничто не помеха, ни война, ни глад и мор, ни конец света! Кстати, в Сен-Мало меня все зовут папаша Гвенель. Конечно же, я знаком с Верой, ведь она моя постоянная клиентка. Бедняжка тратит на книги добрую часть своих скудных доходов. Она работает секретарём у местного нотариуса, приходящегося ей дальним родственником. В моего, пардон, теперь вашего Дон Кихота девушка просто влюблена, так что с подарком вы попали прямо в яблочко. Мсье на правильном пути...
Я поклонился, поблагодарив за добрые слова, и ещё более доверительно продолжил:
- Извините, что сразу не представился. Меня зовут Эдмон. Я коммерсант из Лотарингии. У меня к вам большая просьба. Если вас не затруднит, вручите это моё приобретение адресату и пожалуйста, не говорите Вере, что это мой дар.
Папаша Гвенель торжественно принял фолиант обратно и величаво заявил:
- Мсье Эдмон, может положиться на старика Гвенеля. Моё имя переводится с бретонского, как благородный.
Мы были отчаянно счастливы с моей Верой целый месяц, и я благодарен за это судьбе, ведь у большинства людей на нашей печальной планете не наберётся за всю жизнь и одного дня такого чуда. Как-то после дневной любви, положив свою милую головку мне на грудь, моя девушка не спросила, а заявила вполне уверенно:
- Нет, милый, ты вовсе не француз и совсем не Эдмон. Ты и не эльзасец. В тебе видна порода и порода многовековая. По-моему, ты немец, причём не из простой семьи.
Мне ничего не оставалось, как открыть Вере всю правду. Я и сам стал тяготиться своей легендой и в оправдание привёл лишь довод о том, что француженке, пусть даже бретонке, весьма не просто и даже опасно встречаться с немцем. Слишком велик шанс получить от земляков несмываемое клеймо "бошевской подстилки"...