— Поправляйтесь, капитан. Вставайте на ноги. Наберётесь сил — разрешу отпуск для восстановления здоровья и по семейным обстоятельствам. Как вы верно сказали: на месте будет виднее. Глядишь, найдётся ваша единственная любовь. Та, которую вы ищете…
Тёплая, сердечная встреча с маршалом придала Паршину бодрости и сил. Он, к счастью, оживился, и, как заметили врачи, дела его пошли на поправку.
Но беседа в госпитале с раненым офицером, в свою очередь, взволновала и Конева. Она вернула к тому времени, когда любовь его была так горяча, как теперь у Паршина. И испытывал он тогда истинное счастье в семейной жизни. А вот не сумели ни он, ни она пронести сильное чувство до конца, сберечь его. Конечно, негативную роль сыграла война. Не выдержала любовь большого расстояния, не вынесла длительной разлуки. Сначала ослабла, как бы притупилась, а потом увядать стала. У него нет особых претензий или обид к Анне Ефимовне. За годы его воинской службы она помогала ему во всём, создавала уют в доме. И дети были в радость… Но вот вспыхнула любовь к другой женщине, к Тоне-Тонечке… Антонине Васильевне. Кто в этом виноват? Война? Да, бесспорно. Но не только она. Главное тут сердечное влечение. Конечно, он не оставит семью без средств к существованию, всегда будет с добрым чувством относиться к жене, помогать и поддерживать её в жизни, по-прежнему любить детей — Майю и Гелия. Он сделает всё, чтобы они получили высшее образование и были счастливы.
— Вот они какие, дела-то… — уже вслух проговорил Конев, садясь в машину.
— Много раненых? — осторожно спросил Соломахин, видя озабоченность на лице маршала.
— Да, но я о другом, — задумчиво, как бы по инерции проговорил Конев. — О ранах душевных, лечить которые ой как трудно.
Под мерный рокот мотора Конев надолго замолчал, мысленно снова возвращаясь к пережитому… Адъютант тактично не тревожил маршала.
…Иван Конев познакомился с Аней Волошиной в начале двадцатых годов. Оба молодые, полные сил, увлечённые пафосом нового времени. Казалось, любви их не будет конца. Он горячий, одержимый, с головой ушедший в военные дела. Она во всём помогала ему. Оба были захвачены революционными событиями и житейскими делами и не думали о том, чтобы оформить как-то свой союз. Считали, что любовь безмерна и сильнее какой-то бумажки.
Аня редко виделась с мужем. Иван много сил отдавал службе, нередко отлучался по армейским делам. Она каждый раз тревожилась за него, глубоко переживала разлуку. И от этого ещё горячей становились их недолгие встречи, памятней дела и поступки, даже слова, сказанные друг другу. В именах детей отразился мятежный дух того времени. Семья и служба — две стороны, которые составляли в те года одно целое, смысл жизни Ивана Конева, которого судьба бросала в разные стороны. Даже находясь далеко от семьи, а это случалось очень часто, он всегда старался прислать весточку. А когда оказывался дома, радости ребятишек не было предела: приходилось часами рассказывать им о себе, о службе, о товарищах. Аня тоже интересовалась его делами, но знала, что он не всё может рассказывать, и поэтому сдерживала себя, назойливо не расспрашивала, не докучала зря. В семье он по-настоящему отдыхал душой от нелёгких забот и тревог службы воинской — сложной и многообразной.
А время шло. Дети подрастали и становились самостоятельными. Потому ли, что им с Анной Ефимовной приходилось часто разлучаться, но и по другой, хорошо известной ей причине, но любовь их постепенно и незаметно таяла, уступала место лишь привязанности, чувству долга. Это чувство привязанности к семье, точнее — к детям создавало внешнюю видимость благополучия. То, что есть семья, о которой надо заботиться, обязывало и как бы успокаивало обоих, на время стабилизировало отношения. Но война надолго разлучила их.
И совершенно неожиданно для него, пожалуй даже помимо его воли, то место, которое когда-то занимала в его мыслях и заботах Анна Ефимовна, всё чаще стала занимать другая женщина — «Тоня-Тонечка, Антонина Васильевна» (так он шутливо называл её). Она приняла все нелёгкие фронтовые заботы о нём, стала его хозяйкой. Об этом Иван Степанович однажды сам попросил её: «Будь моей хозяйкой». Она была намного моложе его, и это вначале смущало и весьма сдерживало его. Но стоило увидеть её, всё в нём загоралось пламенным огнём, как бы подтверждая пушкинский закон: «любви все возрасты покорны, её порывы благотворны»… Все её называли Тоней. И он первое время называл так, но в душе относился к ней с глубоким уважением и даже почтением. Несмотря на молодость, она держалась с ним ровно, как со всеми, не заискивала и излишне не угождала, как командующему фронтом, хотя многие, она наблюдала это, имея большие звания и высокое положение в войсках, пресмыкались перед ним.