— Да мы недавно проверяли, — заверил его тот. — В норме всё.
— Бережёного Бог бережёт, — отозвался Паршин. Николай обошёл вокруг машины, постукивая носком сапога по скатам. Это позволило ему в какой-то мере успокоиться. Потом снова сел за руль:
— Поехали.
Машина плавно тронулась с места. Паршин видел свежие следы от недавно поставленных мин. Хорошо, если все они расположены симметрично. А если нет? Лейтенант вытер ладонью вспотевший лоб. Почувствовал, как пот струйками побежал от висков по шее на гимнастёрку.
«Всё обойдётся. Всё будет хорошо», — успокаивал он себя.
Когда последний тягач преодолел зону минирования, командир, весь взмокший, остановил машину.
— Веди дальше по маршруту, — выдохнул, передавая руль водителю.
Сам спрыгнул на землю, расстегнул ворот гимнастёрки, вытер мокрую шею платком. Облегчённо вздохнув, торопливо обошёл машину и сел на своё постоянное место. Артиллеристы двинулись дальше.
Окопы, занятые бойцами стрелкового батальона, они увидели сразу, едва поднялись на взгорье.
— Давай влево, вон в ту лощинку, поросшую кустарником, — распорядился офицер.
Едва водитель притормозил, Паршин спрыгнул на вязкую землю и зашагал к блиндажу, предполагая, что где-то здесь найдёт командира батальона. Ещё когда подъезжали, он разглядел стоявшие на позиции чьи-то орудия, кое-как замаскированные срубленными ветками ивняка. Посетовал: «Поленились как следует укрыть, налетит авиация и разнесёт всё в прах».
Тем временем командиру батальона уже доложили о прибытии тягачей с пушками, тот заторопился навстречу артиллеристам:
— Молодцы, вовремя пожаловали, а то бедствуем без артиллерии.
Паршин улыбнулся:
— Но у вас, я гляжу, батарея целая рядом. Чья это?
Командир батальона метнул взгляд на плохо замаскированные орудия и, думая, что артиллерист шутит, улыбаясь, пояснил:
— Да это — камуфляж! Для обмана врага. Пушки-то деревянные. А ты что же, не разгадал наши ложные позиции? Выходит, хорошо сработали? Похвалю ребят. С воздуха и вовсе враг примет макеты за батарею. А как пойдёт немец в атаку, они ж стрелять не будут, брёвна-то эти. Потребуются настоящие.
— Понятно, — смущённо проговорил Паршин. — Где нам лучше занять позиции?
Командир батальона дружески взял его под руку:
— Давайте посмотрим вместе. Вчера мы безуспешно атаковали врага дважды. Без артиллерии не получилось. У него танки. Вот по этой лощине он нас контратаковал. Его мы не пропустили, но и сами не продвинулись ни на шаг.
Паршин спустился в траншею, критически оглядел передний край противника.
— Если здесь поставим батарею, то будет неплохо. Вчера немцы запомнили, что у нас тут ничего нет. Вероятно, опять сюда устремятся. Вот мы их и встретим. — Командир батальона показал рукой влево. — Вглядитесь-ка, — сказал он, — вон там у них пулемёт. Вчера бойцы нарвались на него. Атака сорвалась, а тех, кто поднялся, положили на землю.
— Его мы уничтожим ещё до атаки, — пообещал Паршин.
— А не выдадите себя раньше времени?
— Нет. Мы знаем, как это делать: одно орудие сделаем кочующим. Оно поработает в одном месте, а потом — в другом, третьем… Запутаем врага, а ночью поставим куда надо.
— Атаку мы назначили на полдень, — сообщил командир батальона. — Обычно с утра начинали. Немец к этому привык. А тут с утра тишина. Он успокоится, начнёт обедать, и вот тогда мы навалимся на него. Нарушим его распорядок.
Паршин кивнул, соглашаясь с таким замыслом.
— О сигналах позднее договоримся, — сказал он. — А сейчас пойду ставить орудия на позиции, надо наладить связь, оборудовать и хорошенько замаскировать своё расположение.
— Согласен. А я распоряжусь насчёт завтрака, и для твоих людей, конечно.
— Спасибо!
28
Сообщения в штаб фронта из соединений, нацеленных на Львов, шли самые неутешительные. Движение стрелковых подразделений почти повсюду застопорилось. Даже 322-я стрелковая дивизия, так хорошо проявившая себя при прорыве обороны противника неделю назад, не смогла преодолеть мощные узлы сопротивления немцев на подступах к городу и вынуждена была остановиться, окопаться и перейти к обороне.
Конев молча слушал Соколовского, докладывавшего о поступивших к утру сводках, и хмурился. Взгляд его был тяжёлым, сумрачным. Потом встал из-за стола, прошёлся по комнате.
— Да, — промолвил он, — не порадовали вы меня, Василий Данилович. Ни одной утешительной весточки…