Мы долго ничего не знали о судьбе Михаила Николаевича и очень волновались за него. Примерно через месяц после побега в одной из швейцарских газет прочитали, что на берегу Женевского озера обнаружен труп русского, умершего, по-видимому, от истощения. Почему-то все решили, что это Тухачевский. В лагере состоялась панихида. За отсутствием русского попа ее отслужил французский кюре.
И вдруг, когда я уже сам вернулся из плена и вступил добровольцем в Красную Армию, в оперативных сводках мне стала встречаться знакомая фамилия – Тухачевский. Первоначально мне даже в голову не приходило, что это тот самый поручик, с которым мы вместе мыкали горе в Ингольштадте. Был твердо уверен, что это однофамилец. Недоразумение разъяснилось лишь в 1924 году: на совещании в Реввоенсовете Республики я лицом к лицу встретился с Михаилом Николаевичем.
Я РЕКОМЕНДОВАЛ ЕГО В ПАРТИЮ
Н. Н. КУЛЯБКО
Закончив музыкальную школу Гнесиных – было это в 1911 году, – я перешел учиться к профессору Николаю Сергеевичу Жиляеву. Как-то раз он посоветовал мне послушать способных мальчиков Тухачевских и указал их адрес.
– Пойдите, не пожалеете, – сказал Николай Сергеевич.
Так в 1912 году я познакомился с семейством Тухачевских.
В один из воскресных дней, когда я беседовал с двумя братьями Тухачевскими, пришел третий. Отец представил его мне. Это был Михаил Николаевич. Он только что окончил Московский кадетский корпус и поступал юнкером в Александровское военное училище.
Чтобы понять, какими глазами я в тот день смотрел на Михаила Николаевича, надо кое-что знать обо мне и моей семье. Уже тогда меня захватили революционные настроения. Я общался со своим дядей Юрием Павловичем Кулябко и его женой Прасковьей Ивановной. Они состояли в большевистской партии, активно участвовали в революции 1905 года. Ю. П. и П. И. Кулябко встречались с В. И Лениным в Петербурге, а позже, когда он находился в эмиграции, ездили к нему за границу. Под их влиянием и мой отец, железнодорожный служащий Николай Павлович Кулябко, помогал большевикам, добывал оружие для боевых дружин, а моя мать Ядвига Иосифовна прятала в своей квартире революционеров, скрывавшихся от полиции.
К 1912 году мои политические взгляды уже определились, и я не без предубеждения отнесся к юнкеру Тухачевскому. «Будущая опора трона», – подумал я о нем. Однако не кто иной, как сам Михаил Николаевич, тут же заставил меня усомниться в правильности этого моего предположения.
Братья сообщили Михаилу, что они готовятся к посещению Кремлевского дворца, где обязательно будут «августейшие» особы. К моему удивлению, он встретил это сообщение довольно скептически.
– Что же, ты не пойдешь? – удивились братья.
– Меня это не очень интересует, – пожал плечами Михаил и заторопился к себе в училище.
Из дома мы вышли вместе. По дороге завели разговор о революции пятого года. Михаил с острым интересом расспрашивал меня, и я окончательно убедился, что мой спутник – юноша серьезный, думающий, отнюдь не разделяющий верноподданнических взглядов, характерных для большинства кадетов и юнкеров.
Постепенно я все больше проникался симпатией к Михаилу Николаевичу. Наши беседы раз от разу становились все более откровенными. Михаил не скрывал своего критического отношения к самодержавию и так называемому «высшему обществу».
Откуда взялось такое свободомыслие?
Вероятно, сказывались прежде всего воззрения, господствовавшие в семье Тухачевских. Да и сам Михаил, будучи юношей умным, впечатлительным, не мог оставаться равнодушным ко всем тем мерзостям, которые везде и всюду сопутствовали царизму.
Однажды я разговорился о Михаиле Николаевиче с его курсовым офицером А. М. Кавелиным (впоследствии он служил в 5-й армии, которой командовал М. Н. Тухачевский). И Кавелин признался, что его удивляет этот юнкер. Способный к военным наукам, начитанный, признанный авторитет среди товарищей, он оставался совершенно равнодушным к своей будущей карьере и месту «в свете».
Но я тогда уже неплохо знал Михаила Тухачевского и вполне понимал то, что оставалось еще загадкой для курсового офицера.
Летом 1914 года М. Н. Тухачевский закончил военное училище и был произведен в подпоручики. Его имя, как преуспевавшего в учении, значилось первым в списке выпускников. По существовавшим тогда правилам он мог сам выбирать себе место службы и избрал лейб-гвардии Семеновский полк, в котором некогда служил А. В. Суворов.
Выезд в полк совпал с началом первой мировой войны. Михаил Николаевич должен был догонять семеновцев, уже выступивших на фронт. Для него, безусловно, очень еще далек был тогда тезис большевиков о превращении войны империалистической в войну гражданскую. В то время многие честные интеллигенты находились в состоянии душевной раздвоенности: они ненавидели царизм, но любили родину, народ. Они считали, что, воюя против немцев, служат своей стране, а не царизму. Вероятно, и Михаил Николаевич испытывал нечто подобное. Во всяком случае, воевал он храбро и осенью 1914 года за отличие при наступлении в Галиции был награжден орденом Владимира IV степени.
Война разлучила меня с М. Н. Тухачевским на довольно длительный срок. Мы встретились вновь лишь в марте 1918 года. Он уже успел поработать в Военном отделе ВЦИКа. А меня IV Чрезвычайный Всероссийский съезд Советов избрал членом ВЦИК. После переезда правительства из Петрограда в Москву я был назначен военным комиссаром штаба обороны Москвы, потом стал заместителем председателя Всероссийского бюро военных комиссаров. В эти дни как раз и возобновились наши дружеские связи с Михаилом Николаевичем.
Я видел, что он уже твердо стоит на позициях большевиков, слышал его восторженные отзывы о Владимире Ильиче и потому предложил ему вступить в ряды Коммунистической партии. М. Н. Тухачевский был глубоко взволнован этим предложением. Он очень серьезно обдумал его и согласился.
Вместе мы отправились в Хамовнический райком партии, который помещался тогда, кажется, на Арбате.
Я дал М. Н. Тухачевскому устную рекомендацию и подтвердил ее письменно. Делал это без малейших колебаний, твердо веря, что, став коммунистом, Михаил Николаевич принесет еще большую пользу Советской власти, которая очень нуждалась в преданных военных специалистах.
Во Всероссийском бюро военных комиссаров подбирались тогда кадры для так называемой Западной завесы. Она должна была прикрыть центр России на случай, если германские империалисты нарушат Брестский мир. По моему предложению М. Н. Тухачевский был назначен военкомом Московского района Западной завесы. А когда на Волге вспыхнул мятеж белочехов, я имел случай доложить о Тухачевском В. И. Ленину. Владимир Ильич очень заинтересовался им и попросил привести «поручика-коммуниста».
Присутствовать при состоявшейся вскоре беседе Владимира Ильича с Тухачевским мне не пришлось. Но со слов самого Михаила Николаевича кое-что знаю о ней. Владимир Ильич сразу задал ему два вопроса: при каких обстоятельствах он бежал из немецкого плена и как смотрит на строительство новой социалистической армии? Тухачевский ответил, что не мог оставаться в плену, когда в России развернулись революционные события, и затем стал подробно излагать свои мысли о том, как соединить разрозненные красногвардейские отряды в настоящую регулярную армию.
Видимо, эти мысли понравились Владимиру Ильичу, и очень скоро вчерашний поручик получил назначение на пост командующего 1-й Революционной армией Восточного фронта. Ему предоставили возможность самому сводить разрозненные отряды в регулярные соединения. И он, как говорится, не ударил лицом в грязь. Под его командованием 1-я Революционная армия одержала славные победы.
Михаил Николаевич называл меня партийным отцом и потому, очевидно, считал своим долгом отчитываться передо мной. Он часто писал мне о своих фронтовых делах. Письма эти, к сожалению, не сохранились. Но недавно товарищи передали мне копию уцелевшей телеграммы от 8 июля 1918 года. Вот ее текст: