«Над „Матросской тишиной“ — синева» — песенный лад этого стихотворения заметили сразу же менестрели, уже переложили на музыку, уже поют…
В тюрьме, как и на войне, человек быстро раскрывается. Все плохое и хорошее увеличивается в размерах. Лукьянов меня даже поразил своей стойкостью, он первым из узников августовской революции отказался давать показания, еще тогда, когда никто не знал, чем это грозит. Когда руководители государства не таясь говорили о преступниках, о возможных расстрелах, о сотнях голов.
Дай-то Бог всем нам в случае чего оказаться такими же, как Лукьянов.
Народ начинает слышать «боль и слова» «Матросской тишины».
А узник продолжает писать. Это — его борьба. Его обвиняют в измене Родине люди, предавшие эту Родину в Рейкьявике и на Мальте. А он — пишет.
Анатолий Лукьянов седьмого ноября 1991 года в камере «Матросской тишины» писал сонеты о своем любимом художнике Максимилиане Волошине.
Он восторгается «гражданской войны карадагским заложником», который в отличие от форосского псевдозаложника «верен России, он верит в Россию». Сидя в камере, политзэк горбачевско-ельцинского призыва Анатолий Лукьянов уверен, как и его любимый художник, что — «душу России не сгубят свирепые демоны глухонемые».
Значит, не случайно обращается к русскому художнику Максимилиану Волошину из камеры «Матросской тишины» жертва новых политических репрессий.
Читатель, надеемся, что, прочитав книжку «Стихи из тюрьмы», задумавшись о будущем России, ты лаконично скажешь, вложив в эти слова и политический, и социальный, и трагический смысл: «А НЕПЛОХАЯ ПОЭЗИЯ!»
Владимир Бондаренко, декабрь 1991 г.
* * *
Над «Матроской тишиной» — синева,
Опадает еле слышно листва.
Где-то Яуза шуршит у оград.
Где-то песнями рыдает Арбат.
А в «Матросской тишине» — полумрак.
Конвоирские шаги до утра.
Чьи-то ропоты и вздохи звучат —
Вспоминают кто девчат, кто внучат.
Разорвись же наконец, тишина.
Долети же, звездопад, до окна.
Отзовись, чужая боль и тоска,
Что не снится на свободе пока.
Над «Матросской тишиной» — синева.
Кто услышит ее боль и слова?
Кто уловит ее горькую мысль?
Отзовись же, отзовись, отзовись…
1.10.91
* * *
Людская благодарность! Нет ее!
Не жди ее, не мучайся, не сетуй!
Все ввергнуто теперь в небытие,
Все вытравили бойкие газеты.
Но я не верю в злобу и абсурд.
Я знаю — благодарность отзовется.
И снова будет в душах честный суд.
Он всходы даст, как их даруют весны.
2.09.91
* * *
Всю ночь стучал в решетку дождь,
Желая достучаться
Сквозь бред газет, угар и ложь
До правды и участья.
Отмыть затоптанное в грязь
Простое слово — совесть,
Восстановить живую связь
Меж тем, кем был и кто есть.
6.09.91
* * *
Меж плит тюремного двора
Пророс росточек изумрудный.
Он путь свой медленный и трудный
Сверлил с заката до утра.
Так правда путь себе пробьет
Сквозь ложь и пену словопрений.
И все история оценит,
И все история поймет.
25.09.91
* * *
Нет, тюрьме не спится ночами —
Перестукивается, перекликается,
Светит камерными очами,
Не сдается, гудит, не кается.
У нее своя жизнь особая —
Непокорная, подзаконная.
Хоть глядят глазки за ней в оба,
Остается она несклоненная.
Да, тюрьма сама — будто целое.
У нее свой Коран и Мекка.
Но ничто она не поделает
С непреклонностью человека.
25.09.91
* * *
Нет, не порвать им связь времен,
Любителям вранья.
Их сгонит колокольный звон,
Как стаи воронья.
Нельзя историю разъять,
Урезать, оскопить.
Из памяти убрать нельзя
То, чем пришлось нам жить.
Там были вера, и любовь,
И тяжкий пот труда,
Солдата кровь, невинных кровь,
И радость, и беда.
Придут крушители колонн,
Гасители огней.
Но кто изгонит вдовий стон
Из памяти моей?..
Никто не вырвет из войны
Сражений и побед.
У нас без прошлого страны
Нет будущего. Нет!