И тут ожило радио.
Не щёлкнул выключатель. Не загорелась лампочка. Просто — голос. Чистый, холодный, как лезвие бритвы, он прорезал гулкую тишину салона, и от этого резкого звука я вздрогнул, как от удара током.
*«…повторяем экстренное сообщение. На сто тридцать третьем километре трассы М-10 произошло дорожно-транспортное происшествие. В результате лобового столкновения с фурой погиб мужчина 1972 года рождения. По предварительным данным, опознана личность погибшего…»*
Моя рука сама вцепилась в руль, пальцы побелели от напряжения. Инстинкт сработал быстрее мысли. Я вдавил тормоз в пол.
Машина взвыла, срываясь в занос. Ольгу швырнуло вперед, она ударилась о переднюю панель с глухим, почти нечеловеческим звуком.
— Что за чёрт?! — её голос был хриплым, сорванным.
Я не отвечал. Не мог. Всё моё внимание было приковано к панели.
Все приборы были мертвы.
Радио было выключено.
Ручка повёрнута до упора.
— Оно… оно передаёт… — прошептал я.
Щелчок.
Резкий, сухой, как сломанная ветка.
Короткая пауза.
И снова голос:
«…Валерий Грошев. Время смерти — девять тридцать утра. Камеру обнаружили рядом с телом. Предположительно, принадлежит погибшему…»
Тишина.
Настоящая.
Звенящая, как после взрыва.
Я медленно повернулся к Ольге. Она трясла головой, прижимая ладонь к виску, где уже проступал синяк.
— Ты слышала? — мой голос звучал чужим.
— Там ничего не было, — её глаза были широко распахнуты, в них плескался первобытный ужас. — Только тишина. Белый шум. Как всегда.
Я дрожащей рукой ткнул кнопку.
Громкость была на нуле.
Я повернул ручку. До упора.
Из динамиков полилась только мёртвая какофония треска и шипения.
Белый шум.
Звук пустоты.
— Ты врёшь, — выдохнул я, чувствуя, как холодные мурашки бегут по спине. — Я слышал. Я слышал его имя. Я слышал время.
— Или ты слышишь то, чего нет, — тихо ответила она, отводя взгляд в сторону, в бесконечное поле за окном. — Радио здесь… оно не передаёт новости. Оно передаёт эхо. Эхо того, что уже случилось. Эхо того, чего ты боишься. Оно ловит твои страхи, Марк, как сеть, и бросает их тебе в лицо.
Её слова повисли в воздухе, тяжёлые и липкие.
И в этот момент перед глазами вспыхнула картинка.
Не смутное воспоминание — яркое, осязаемое видение, будто кто-то вставил слайд в проектор моего сознания.
Фотография.
Я и отец.
Старая дача. Озеро. Лето.
Солнце бьёт в глаза так, что я щурюсь, а он смеётся — этот редкий, настоящий смех, которого я почти не помню.
В руках у него — его «Зенит». Тяжёлый, надёжный.
Он всегда называл меня не «Марк», а «сынок».
С такой теплотой.
С такой нежностью.
Которой мне так не хватало потом.
— Хочешь снимать — снимай всё, — говорил он тогда, показывая, как наводить резкость. — Снимай людей, природу, пустые стулья. Снимай тени. Но потом умей выключать. Не все плёнки стоит проявлять.
Я помню, как однажды все его фотографии исчезли из альбома.
Просто вырезаны острым ножом.
На их местах остались белые прямоугольники, как пустые глазницы.
Я подошёл к маме и спросил:
— Почему?
Она долго молчала.
— Он ушёл, — наконец сказала она.
— Куда?
— В другое время.
Я думал, это метафора.
Теперь, сидя в этой машине, слушая белый шум, я понимал:
Нет.
Она говорила правду.
Самую страшную.
Радио снова ожило.
Без предупреждения. Без щелчка.
Голос был другим — грубым, искажённым помехами, словно доносился из-за толстого слоя льда.
Но я узнал его.
Это был мой голос.
Только старше.
Сломанный.
«Если ты это слышишь… ты на правильном пути. Но не останавливайся. Как бы страшно ни было. И главное… не доверяй ей. Она не та, за кого себя выдаёт. Она часть системы. Часть ловушки. Она приведёт тебя к Нолю. Не туда, куда ты думаешь.»
Холодный пот прошиб меня.
Я обернулся к Ольге.
Она уже смотрела на меня.
Не с испугом.
С пониманием.
С жалостью.
— Чей это голос? — спросил я, и в моём голосе звенел металл, готовый лопнуть от напряжения.
Ольга молчала.
Её губы были плотно сжаты в тонкую белую линию.