Почерк. Мой. Узнаваемый, с характерным наклоном букв «д» и «у», с теми же завитками на «я» и «ф». Я читал строки, в которых описывался вчерашний ужин в придорожном кафе, разговор с трактористом, мысль о том, что пора бы уже доехать. Но вчерашнего ужина не было. Не было и тракториста. Мы ехали другим маршрутом. Между страниц выпало фото. Я поднял его.
На фото был я. Лет двадцать пять назад. В джинсовой куртке, с модной тогда прической, улыбающийся во весь рот, стоящий на фоне какого-то незнакомого здания. Одежда — чистые девяностые. Я никогда не носил такой куртки. И не был в том месте. Но лицо — моё. Даже шрам над бровью, который я получил в двенадцать лет. Как это возможно?
— Что это? — Мой голос сорвался на шёпот. Я обернулся к Ольге. Она стояла в двух шагах, её лицо было бледным, почти прозрачным в этом слепящем солнце.
— Это твоя запись. Ветка, которая ещё не случилась. Или которая случилась иначе. — Она говорила спокойно, как констатировала факт.
— Почерк мой… но я этого не писал. Фото — моё, но я там не был. Как?! — Внезапный гнев, смешанный со страхом, сжал горло. Я лихорадочно перебирал варианты: подделка? Галлюцинация? Но бумага под пальцами была настоящей, солнце жгло кожу — это не сон.
Ольга вздохнула. Вздох был глубоким, бесконечно усталым, как будто она несла этот груз веками.
— Потому что я не из прошлого, — сказала она, глядя мне прямо в глаза. В её зрачках, казалось, отражалась не солнце, а какая-то другая, холодная звезда. — Не из девяносто третьего. Не из будущего, каким ты его себе представляешь. Я — из трещины в твоей памяти, где время спуталось.
— Чего? — Я переспросил, потому что слова не складывались в смысл. Они были как обрывки чужого, непонятного языка. — Изнутри? Чего?
— Изнутри тебя. — Она сделала шаг ближе. Я не отступил, но каждое мышце напряглось. — Не из девяносто третьего. Не из будущего. Из точки, где всё обрывается. Где ты теряешь нить.
— Ты… вымышленная? — Вопрос прозвучал жалко, как признание в слабости. — Придуманная мною? Галлюцинация? От усталости? От этой проклятой дороги?
— Нет. — Она покачала головой, и её волосы, тёмные, как ночь без звёзд, колыхнулись, не создавая тени. — Я — та, кого ты видел и не узнал. Та, что была всегда рядом, за углом сознания, в отражении запотевшего стекла, в шёпоте на ветру, который ты списывал на воображение.
Я смотрел на неё. Внимательно, как впервые. И всё сходилось, как детали жуткого пазла. Отсутствие тени. Глубокие, тёмные глаза, поразительно похожие на мамины, в которых всегда читалась какая-то древняя, вселенская грусть. Её фразы, обрывистые, иногда не связанные с контекстом, как обрывки старых, заезженных кассет, где слова стёрлись, осталась только мелодия смысла.
— Почему именно ты? — Голос дрожал. Я сжал дневник в руках, ощущая его вес. Это был не бред. Бред не пахнет пылью и типографской краской. — Почему ты преследуешь меня? Что тебе нужно?
— Потому что ты меня придумал. — Она говорила это без упрёка, как констатацию физического закона. — Ты искал спутника, и я возникла. Ты боялся одиночества, и я стала тенью. Ты искал правду, и я стала её зеркалом, пусть и кривым.
— Откуда? — Я почти кричал, но звук всё ещё был приглушён этой звенящей тишиной поля. — В какой точке? Что оборвалось?
Она не ответила сразу. Её взгляд скользнул мимо меня, на разбитое стекло «Волги», на дневник в моей руке. Я вдруг понял: она ждёт, что я сам сложу кусочки. Как будто это тест.
— Из того места, где всё прервалось, — наконец сказала она. — Когда ты сделал выбор. Или не сделал. Когда дорога разошлась. И ты пошёл… сюда. В эту пустоту. А я осталась там. На развилке. Как знак.
Я хотел закричать. Кричать от бессилия, от абсурда, от этого кошмара, что ворвался в мой скучный, понятный мир. Но горло сжалось в тугой, холодный узел. Вышло только хриплое, сломанное:
— Ты… реальна? — Я протянул руку, не решаясь коснуться. Боясь, что пальцы пройдут сквозь, как сквозь дым. Но ещё больше боясь, что они упрутся в плоть — и тогда это будет значить, что всё правда.
Ольга подошла вплотную. Её близость не пахла ни духами, ни потом, ни чем-то земным. Она пахла озоном после грозы и пылью с забытых книжных полок. Она медленно, очень медленно положила свою ладонь мне на грудь, чуть левее сердца. Касание было лёгким, почти невесомым, но я почувствовал его сквозь рубашку, сквозь кожу, сквозь кости — как прикосновение стального жгута холода.