И тут зеркала на стенах ожили. В каждом — разные варианты меня: школьник, студент, уставший мужик, старик с пустыми глазами. Они все смотрели на меня. Одновременно.
Я вскочил. Камера выпала из рук и разбилась. Экран мигнул — и последние кадры успели запечатлеть мой собственный испуганный взгляд.
Я побежал к выходу. Дверь хлопнула, и я снова оказался на трассе. Машина стояла там, где я её оставил. Внутри — Ольга. Сухая, спокойная, будто и не исчезала.
— Ну что, досмотрел? — спросила она, даже не повернув головы.
— Что это было?! — я задыхался. — Кто это был?
Она усмехнулась.
— Ты сам. Всегда был только ты.
Я завёл мотор. Радио ожило само собой, и в треске пробился голос. На этот раз без искажений.
Мой голос.
"Не верь ей. Она не настоящая."
Я резко выкрутил громкость. Ольга схватила провода и вырвала их с силой, будто защищалась от удара. Радио захрипело и замолчало.
Я молчал. Только дорога снова потянулась вперёд, и на этот раз я знал: сон не кончился. Он только углубился.
Глава 15. Голос в радио
Радио вернулось без предупреждения. Сначала — привычное шипение. Потом хрип, будто старую кассету тянут за плёнку. И вдруг — мой голос. Чистый, без помех, с той раздражающей ухмылочкой, которую я всегда вырезаю на монтаже:
— Не верь ей. Она не настоящая.
Руль дёрнулся в руках — будто тоже услышал. Ольга не моргнула. Потянулась под панель, разжала тонкими пальцами проводку и одним движением выдрала жгут из магнитолы. Две искры — усталые светляки — и тишина обрушилась в салон, тяжёлая, как мокрое одеяло.
— Зачем? — выдохнул я. — Это же… я.
— Это не ты, — сказала она без эмоций. — Это то, что притворяется тобой.
— Отлично. Осталось выяснить, кто из нас лучше на эту роль.
Она промолчала. В её зрачках не отражалось ничего: ни я, ни дорога, ни панель — лишь пустота чёрного стекла ночью. Меня подташнивало от эха моего же голоса. Он звучал слишком идеально, слишком уверенно — будто кто-то выучил мою роль наизусть.
Я прижался к обочине. Пульс стучал в висках — как в старой колонке. Я знал: дашь сну малейший шанс — и он поглотит всё.
— Я не усну. Ни на секунду.
В багажнике нашлась верёвка — толстая, шершавая, пропахшая пылью и маслом. Подарок из прошлого: когда-то снимал сюжет о спасателях и не вернул реквизит. Ирония судьбы.
Продел петлю через спинку кресла, обмотал торс, пристегнул себя к рулю в два витка. Узел затянул на совесть — «мокрый», как учили в детстве в турклубе. Для верности — контрольный штык на запястье. Вышло убого, но надёжно. Дёрнул — держит.
— Если попробую уснуть или выйти — верёвка не даст, — сказал я, больше для протокола. — Механическая совесть.
Ольга смотрела на меня, как на ребёнка с поделкой из пластилина.
— Ты привязываешься к креслу, чтобы не привязаться к сну. Но у снов верёвки иные.
— Могла бы и поддержать.
Она наклонилась. Холод от её кожи впился в меня, как игла.
— Хорошо. Ты держишься. Пока.
Я тронулся. Дорога — белый тоннель в свете фар. Дворники отбивали такт. На заднем сиденье лежал красный зонт — сухой, аккуратно сложенный, как флаг после парада. После каждого стыка асфальта он сдвигался на сантиметр, будто прислушиваясь.
Спустя три минуты я почувствовал, как напряжение на груди ослабло. Глянул вниз: узел ползёт назад, развязываясь в обратном порядке. Петля развивалась, как киноплёнка на перемотке. Кончик верёвки бесшумно скользил по ткани, оставляя ворсистый след, и вскоре лежал у меня на коленях аккуратным клубком. Контрольный штык на запястье распустился одним лёгким движением.
— Ты это видела? — спросил я, и мой голос прозвучал неестественно спокойно.
— Видела, — сказала Ольга. — Здесь любые узлы временны. Время любит развязывать.
Я завязал снова. Туже. Кожа на пальцах загрубела. Сделал лишний узел — «на дурака». Через минуту верёвка дёрнулась — и все узлы оказались завязаны иначе, чужой рукой. Не так, как я умею. Безупречно, симметрично, будто по учебнику для моряков. Я стиснул верёвку зубами, пытаясь распороть её, — узлы исчезли. Верёвка мягко обвила рулевую колонку, вытянувшись в идеальный круг — ноль. Я сглотнул матерное слово.
— Ладно, — сказал я вслух и криво улыбнулся. — Следующий номер — кляп для судьбы.
Радио, казалось, умерло. Но из пустой панели всё равно шёл тихий гул, как у телевизора на паузе. Я ударил по пластику ладонью, и из щели выпала кассета. Чёрная, потертая. На бумажной вставке размашисто: «Для М.Г.».
— Ух ты, фан-почта, — хмыкнул я, хотя ладони взмокли.