На сиденье лежала пустая кассета «Для М.Г.». Я поднёс комок к её отверстию — лента сама устремилась внутрь, миновала ролик, обежала бобины и намоталась за минуту, будто репетировала это всю жизнь. Щёлк — крышка захлопнулась. На бумажной вкладке проступило: НЕ СПИ.
— Плохая новость: я бодр как никогда. Хорошая: есть саундтрек.
— Не надо, — тихо сказала Ольга. — Они слышат и через молчание. Но через звук — быстрее.
— Тогда потанцуем, пока нас не вырезали, — попытался пошутить я и вставил кассету в мёртвую магнитолу.
Головка скрипнула. Бобины повернулись, как глаза. Звук вошёл в салон не через динамики — через металл, через руль, через зубы.
— Марку, — сказал я себе. Голос мой, но из другой груди. Спокойнее. Тяжелее. — Если ты это слышишь — значит, память удержала. Под сиденьем — лента. Молодец. Теперь слушай.
За фразой захрипело, как море, и поверх лёг другой слой — та же интонация, но с ржавчиной:
— Не верь ей. Она не настоящая.
— Тихо, — прошептал я магнитоле. — Дай одному из меня договорить.
— Лаборатория — сектор двенадцать. «Зеркало». Оператора ты знаешь. Она молчит, потому что ты попросил, — продолжил первый голос. — В «Волге» в бардачке — диктофон. Не свой. Его. Батарейки сели, но запись идёт. Возьми — и уходи из кадра. Повтори: уходи из кадра.
Я взглянул на Ольгу. Та застыла, будто в её кадр вставили паузу. В глазах — ни отражения, ни света, только матовый зелёный цвет бутылочного стекла.
— Если будка зовёт — не подходи. Если я машу — не подходи. Если петля просит — не затягивай, — голос сбился, будто плёнку зажевало, и вернулся. — Ты любил прятать билеты. Но это — не билет. Это ключ. Он откроет не дверь, а время. Не вздумай…
Шорох, пустота. Второй голос влез, как нахал:
— Верёвка — ноль. Ноль — узел. Узел — дом. Смотри на ноль.
Верёвка на груди ожила и… свернулась в идеальный круг. Ноль на рёбрах. Ноль у руля. Ноль на бобинах. Ноль в голове.
— Прекратите дизайн-сессию, — процедил я. — Это отвлекает.
Кассета щёлкнула:
— Марк. Если услышишь «проснись» — не подчиняйся сразу. Сначала посмотри в зеркало. Если там — не ты, жди. Если там — ты, жди дольше.
— Прости, — едва слышно сказала Ольга. — Это опасно.
Пустая панель, лишённая проводов, вспыхнула тусклым угольным светом, будто внутри кто-то прикурил. Мой голос стал интимнее, ближе:
— Они не хотят, чтобы ты проснулся. Потому что когда ты проснёшься — кончится кино. А они любят кино. Слишком.
Ольга дёрнулась, словно от удара. На щеке нерастаявший иней сложился в слово: ЛЖИ — и тут же растёкся.
— Кто «они»? — спросил я, не отрывая рук от руля.
Ответ дала дорога. Впереди, на изгибе тумана, зажглись габариты белой «Волги». Она стояла поперёк полосы, как зверь, легший отдохнуть на тропе.
Кассета тихо, будто сквозь ладонь:
— Вот она. Бардачок. Диктофон. «Если ты это слышишь…»
— Дальше не слушай, — прошептала Ольга. — Пожалуйста.
— У нас дефицит данных, — сказал я. — А по моей статистике, гибнут обычно от их избытка. Рискнём.
Я прибавил газу. Верёвка дёрнула грудь, пытаясь удержать, и на секунду в глазах поплыло — узел переметнулся на шею. Я сдёрнул петлю резким движением. Верёвка жалобно зашуршала и рассыпалась, как паутина.
— Марку, — повторил голос. — Когда возьмёшь диктофон — не смотри на стрелки. Они пойдут назад. Это нормально. Ненормально — если увидишь время «12:93». Тогда…
В эфире раздалось шипящее «хи-хи», будто кто-то царапал ногтем по микрофону, и слова оборвались. Бобины провертелись вхолостую. На вкладыше проступило: ПОКА НЕ СПИ.
— Я и не собирался, — сказал я, чувствуя, как сжимается горло.
Габариты «Волги» приблизились. Хром блеснул, как лезвие. По стеклу — ни капли, но кузов лоснился влагой. Как зонт. Как голос. Как всё здесь.
— Если это ловушка, — сказал я Ольге, — то очень артистичная.
— Ловушки всегда красивые, — ответила она. — И почти всегда — твои.
Я отпустил тормоз. Ночь согнула спину. Магнитола втянула кассету обратно, будто передумала делиться. На секунду воцарилась абсолютная тишина — ни мотора, ни дыхания, ни шёпота шин. И в этой тишине, как игла в старой пластинке, прозвучал единственный щелчок:
— Проснись.
Я не подчинился. Сначала посмотрел в зеркало. Там был я — здесь и сейчас — и за моей спиной пустое пассажирское кресло. Ольга — словно отражение без оригинала.
— Ждём, — сказал я. — Как велели.
Верёвка на полу свернулась в ещё один ноль. «Волга» впереди мигнула аварийкой. И я понял: дальше — либо запись, либо жизнь. Выбирать нужно сейчас.