«Волга» стояла, уткнувшись в туман, словно зверь, высунувший морду на дорогу. Свет фар подрагивал, будто лампы питались ударами моего сердца. Я впился в руль так, что пальцы занемели. Внутри гудело эхо последнего слова — «Проснись».
Я не послушался. Я ждал.
В зеркале заднего вида была пустота — Ольги не было. Салон казался просторнее, вывернутым в иную геометрию. Красный зонт валялся на полу, мокрый, с растёкшейся тканью, будто его только что отряхнули после ливня. Но дождя-то не было.
— Отлично, — сказал я себе. — Призраки не любят скуки.
Выдохнул и вышел.
Холод ночной трассы ударил в грудь. Воздух был густой, вязкий, будто его разлили из канистры. «Волга» манила, как магнит. Сделал несколько шагов — и услышал сзади шорох. Верёвка сама выползла из салона и поползла за мной по пятам.
— Что ж, будь поводырём, — пробормотал я.
Подошёл ближе. Хром бампера отражал меня искажённым: лицо старше, глаза пустые. Вспомнил предупреждение: «В бардачке — диктофон. Не смотри на стрелки.»
Дверь открылась легко. Внутри пахло бензином и старым плюшем. Салон был сухим, но на сиденье отпечатались мокрые следы от ладоней. Я сел и открыл бардачок.
Диктофон был там — «Электроника» с облезшей краской. Кнопка «Запись» утоплена, стрелка индикатора мёртво светилась. Вынул его. На кассете внутри — надпись шариковой ручкой: «Марку. 23.09.93».
Нажал «Стоп». Щёлк — стрелка дёрнулась влево. Потом поползла назад. Секунды таяли. 01:12… 00:59… 00:14… 00:00. И затем — нелепая цифра: 12:93.
Я замер. «Ненормально — если увидишь 12:93».
Воздух в салоне задрожал. В зеркале заднего вида — я, но не с пустым взглядом. Наоборот: глаза горели, как у загнанного зверя. Он беззвучно шептал, и губы складывались в слова: «Ты уже здесь.»
Диктофон взвыл. Лента внутри бешено закрутилась, но вместо звука я услышал лишь стук крови в висках. И тогда на пассажирском сиденье материализовалась Ольга. Мокрые волосы, капли на щеках, зонт на коленях. Она посмотрела на меня устало:
— Я же просила не слушать.
— Это был я, — прохрипел я. — Мой голос. Он говорил…
— Неважно, что он говорил, — перебила она. — Важно, кто слушает.
Я сжал диктофон. От него шло тепло, будто в руках пульсировало живое сердце.
— Это ключ, — сказал я. — Так он сказал.
— Это ловушка, — ответила она. — У ключей всегда есть замки. Но не каждый замок ведёт к выходу.
Верёвка, что ползла за мной, обвила ноги. Петля за петлёй, спиралью. Я рванулся — поздно: она уже затянулась. И я понял, что она держит не меня — она держит саму дорогу. Асфальт подо мной сжался, превратившись в узкий мост из тьмы.
Кругом — пустота. Лишь свет фар «Волги» и собственное дыхание.
Диктофон щёлкнул, и голос — мой, но надорванный — произнёс:
— Ты всегда хотел кадр, который объяснит всё. Вот он. Но плёнка кончится, если не выберешь. Останешься — замрёшь. Уйдёшь — потеряешь. Решай.
Ольга положила руку мне на плечо. Лёд пржёг кожу.
— Если проснёшься, — сказала она, — меня не будет.
Я посмотрел на неё. На зонт. На воду, что капала из ниоткуда. На отражение в зеркале, где я уже стал кем-то другим.
И понял: это и правда последний дубль.
Я поднёс диктофон к лицу и нажал «Запись».
Шипение заполнило всё, дорога дрогнула. Узел верёвки вокруг ног развязался сам — будто реальность отпустила хватку.
Мир качнулся.
Ольга улыбнулась и растворилась в воздухе, как дым.
Остался я. «Волга». И диктофон в руках.
— Проснись, — сказал голос из аппарата.
И я закрыл глаза.
Глава 16. Последняя запись отца
Когда тьма «закрыла глаза», я обнаружил себя всё там же — в «Волге». Как будто кто-то нажал «пауза» и дал мне глоток воздуха между сценами. Фары чужих машин не появлялись, лес не шептал, дорога держала ровную линию, как кардиограмма железного сердца. В бардачке лежал диктофон. Тот самый. Будто я его и не доставал.
Я щёлкнул защёлкой — крышка подалась, как старый альбом: «Электроника», трещинки на корпусе, на надписи «Запись» осталась чёрная полоса — кто-то когда-то вдавил ногтем так, что пластик запомнил боль. Я встряхнул прибор слегка — внутри звякнули челюсти механики.
— Ну, батя, удиви, — пробормотал я. Хотя «батя» — это условность. Отец никогда не был «батя». И «папа» редко. Чаще — взгляд в сторону и короткое «сынок». Без интонации. Как будто «сынок» — это должность по совместительству.
Нажал «Play». В динамике прошелестело, словно кто-то высыпал на микрофон горсть песка. Потом — вдох. Сухой, стариковский и одновременно… мой.