— Ты быстро учишься, — кивнула Ольга.
— В школе я плохо учился, — парировал я. — Но здесь репетиторы куда убедительнее.
Сзади шевельнулся зонт. Ткань расправилась сама собой, раскрылась и закрылась — точь-в-точь диафрагма объектива. На внутренней поверхности вспыхнуло слово «ЖДИ» и тут же погасло. Я перевёл взгляд на приборку — стрелки замерли на 9:30, как часовые на посту.
— Чего ждать? — спросил я пустоту.
Ответ пришёл не словами, а звуком. Тихим, как капля в глубокой трубе. Тук.
Я вздрогнул, но машинально добавил газу. Ольга повернула голову — впервые за всю эту сцену в её глазах мелькнул тонкий огонёк тревоги.
— Не открывай, — сказала она.
— И не собирался, — буркнул я.
Тук.
Ближе. Словно из двери. Или из стекла. Или из-под сиденья. Звук не выбирал направление — он выбирал меня.
Я сжал руль. На секунду померещилось, что под кожей снова проступает кровь — но нет. Ладони сухие. Пульс — огненный и мокрый.
— Если это Аня, — сказал я, не узнавая собственный голос, — пусть подождёт. Сегодня приёма нет.
Ольга не улыбнулась. Она медленно отвела взгляд к боковому стеклу. И тогда на нём, изнутри, отпечаталась детская ладонь — крошечная, идеальная, в разводах влаги. Ладонь задержалась на мгновение, оставив на стекле те самые меловые круги, и исчезла.
— Ты начал вспоминать, — прошептала Ольга. — Это очень опасно.
— Знаю, — ответил я. — Но память у меня дырявая. Приходится восполнять пробелы.
Тук.
На этот раз — прямо у моего уха. Будто кто-то вежливо, но настойчиво стучится изнутри в кость моего черепа:
«Можно?»
Я не ответил. Уперся взглядом в дорогу, где чёрная лента впереди снова завязывалась в тот самый привычный нуль на горизонте.
— Не открывай, — повторила Ольга.
— Не открою, — пообещал я. — На этот раз — точно.
И мысленно добавил: пока не придётся.
Тишина растянулась, как старая жвачка под подошвой. Лишь мотор гудел внизу, и каждый его вибрация отдавалась в груди, словно сердце перешло на дизельный режим. Но тот «тук» продолжал звучать — негромко, в такт, то справа, то слева, то прямо под кожей. Я уже не понимал: это мир стучит в меня или я сам в себя.
Ольга сидела недвижимо, глядя в окно. Но я видел, как мелко-мелко дрожат её пальцы на коленях. Она не любила показывать страх, но он выдавал себя этими крошечными предательствами.
— Говори, — сказал я. Голос мой охрип, будто я наглотался этого дорожного тумана. — Кто стучит?
— Ты знаешь, — ответила она слишком уж быстро. — Просто не хочешь признать.
— Знаю? — я фальшиво рассмеялся и тут же замолк, потому что смех прозвучал чужим и пустым, как удар ложкой по консервной банке. — Если я знаю, то зачем я спрашиваю?
Ольга не ответила.
Я вцепился в руль. И снова ощутил — липкость. Мгновенную, вязкую. Опустил взгляд: кровь вернулась. Много. Она струилась из-под моих же пальцев, заливала обшивку, капала на коврик. Я ждал этого — но от этого не стало легче. На этот раз кровь текла не из руля. Она текла из меня.
— Смотри! — я выкрикнул, сунув окровавленные руки прямо перед лицом Ольги. — Это не монтаж, чёрт возьми! Это настоящее!
Она медленно подняла на меня глаза. И совершенно спокойно произнесла:
— Я ничего не вижу.
Я зарычал, схватил её за плечо и встряхнул так, что ремень безопасности лязгнул. Внутри копилось нечто чёрное и безымянное, будто я распахнул дверь в комнату, которую не убирали всю жизнь.
— Хватит! — заорал я. — Скажи, что происходит! Скажи, зачем я здесь?!
И ударил её снова.
Удар был сильнее, отчаяннее. Но снова — ничего. Ни крови, ни боли, ни отклика. Лишь оглушительная, давящая тишина.
Я сидел, тяжело дыша, и вдруг осознал: весь руль чист. Ни пятен, ни намёка. Ни на коврике, ни на моих руках. Лишь багровые полумесяцы на коже — но они исчезли, едва я моргнул.
И тогда я понял главное: кровь не исчезает. Она просто меняет место.
Я посмотрел в зеркало. И обомлел.
В отражении за рулём сидел я. Но не я — какой-то другой, старший, с пустыми глазами. И по его виску струилась густая, тёмная кровь. Он улыбался — не зло, а устало, почти что с благодарностью. Будто я наконец-то дошёл до сути.
— Чёрт… — прошептал я. — Это всё… со мной?
Ольга наклонилась ко мне, прошептала прямо в ухо, ледяным дыханием:
— Это всё — и есть ты.
Я дёрнулся, выхватил дневник из-под сиденья. Он сам раскрылся на новой странице. Там была вклеена ещё одна фотография. Снова моё лицо. Но теперь — с рассечённой бровью и свежими потёками крови по щеке. Подпись гласила: