Я фыркнул, решив, что это просто очень мрачный, очень странный черный юмор. Пока она не достала из рюкзака, лежавшего у ее ног, старую фотографию. Пожелтевшую, с надорванными, потрепанными краями, как будто ее много раз доставали и рассматривали дрожащими руками. На снимке — мой отец. Не тот, которого я помнил — усталого, замкнутого. Он был молодым, в белом лабораторном халате, стоял рядом с гигантской металлической аркой, опутанной толстыми кабелями, похожей на портал в другое измерение. Его рука лежала на плече Ольги. Они оба улыбались. Отец — с гордостью, с огнем в глазах. Ольга — с хитринкой, с вызовом. На обороте, едва различимые чернила, дрожащим почерком: «Коллега. Погиб при испытаниях. 23.09.93»
— Где вы это взяли?! — голос сорвался, сорвался на визг. Холодный пот, как ледяные змеи, заструился по спине под мокрой футболкой. Погиб? Но он же просто ушел ночью… Ушел, не сказав ни слова… Или не ушел? — Оно было у меня всегда, — спокойно сказала она, как будто говорила о погоде. Она повернула снимок к тусклому свету салонной лампы. В углу фотографии, почти невидимый, стоял штамп: «Допуск № 3. Сектор 12».
Я резко, с визгом тормозов, свернул на обочину. Машина дёрнулась, заскрежетала, и двигатель заглох, оставив нас в тишине, нарушаемой только барабанящим дождем — монотонным, как метроном, отсчитывающим секунды до неизвестного. — Объясните. Сейчас же. — Трясущимися руками я достал билет из кармана, размахивая им перед ее лицом. «Москва-Ленинград. 23.09.1993». — Этот день?! Этот самый день?!
Ольга вздохнула. Ее рука, лежавшая на колене, на миг стала прозрачной, как дым, и прошла сквозь рычаг коробки передач, как сквозь воздух. — Ты был в «Привале-93», — начала она ровным, бесстрастным голосом. — Видел, как вещи меняются. Видел, как время течет вспять или вообще останавливается. — Она достала из бардачка мой блокнот. Тот самый, в который я записывал свои догадки, который я туда не клал. — Твой отец работал над проектом «Зеркало». Я была его оператором. Его глазами. До того, как всё пошло не так. До того, как арка… сломалась. И он… исчез.
Я метнулся к зеркалу заднего вида, почти ударившись головой о стойку. Её тени всё ещё не было. А на стёклах, несмотря на работающий обогрев, уже выступил тонкий, колючий иней. Внутри салона. Холод обжигал лицо. — Только не говорите, что вы моя мать, — выдавил я, чувствуя, как реальность трещит по швам. Она усмехнулась. Поправила прядь рыжих волос. На секунду они стали седыми. Прозрачными. Как будто ее тело теряло форму. — Пока не скажу. Это сложнее. Гораздо сложнее.
Радио, молчавшее весь день, включилось само. Резкий щелчок. Сквозь треск помех и шипение эфира прорвался голос диктора, искаженный, как из подземелья: —…повторяем экстренное сообщение. Зона радиусом пять километров от 93-го километра трассы М-10… Не выходить… Не… Заклацало, как будто кто-то крутил ручку настройки. Ольга впилась мне в руку. Ее пальцы — ледяные, пронизывающие сквозь кожу до кости, как иглы изо льда. — Заводи. Сейчас же. Быстро.
Раздался хруст. Резкий, громкий, как выстрел. Заднее стекло покрылось паутиной трещин, будто по нему ударили кувалдой снаружи. Я обернулся. Никого. Только дождь и темнота.
Заброшенная заправка торчала у трассы, как призрак советской эпохи: разбитые колонки, похожие на скелеты гигантских насекомых, застывшие цифры на ценниках, ржавая вывеска «Добро пожаловать!», покосившаяся телефонная будка с выбитыми стёклами, похожая на открытую могилу. Всё казалось выцветшим, выжженным солнцем и временем, но не исчезнувшим — будто сама реальность держала это место на грани стирания, не давая ему окончательно раствориться в небытии.
Я вышел размять онемевшие ноги. Воздух пах нефтью, сырой землей и чем-то сладковато-трупным — как будто под асфальтом разлагалось не топливо, а само время, гнило само прошлое. Ольга осталась в машине, ее силуэт был неподвижен, как статуя. Когда я вернулся, открывая дверь, на заднем сиденье лежала бутылка «Боржоми». Стеклянная. Рельефная. Этикетка — старая, до реформы. Та самая, из детства. Та, которую мама покупала по большим праздникам. Бутылка стояла неестественно ровно, будто ее кто-то аккуратно выставил по уровню, как экспонат в музее. — Это что? — спросил я, садясь за руль, чувствуя, как по спине снова бегут мурашки. — Вода, — сказала Ольга, не поворачиваясь. — Ты же знаешь, её здесь нет. Настоящей воды. Только иллюзии.