— Это конец? — спросил я. Голос дрогнул, словно сорвался с эха.
— Это начало, — ответила она тихо.
— Я мёртв?
Она ничего не сказала. Только протянула руку к разбитой «Волге», и её пальцы прошли сквозь металл, будто сквозь дым.
Я смотрел на неё, пытаясь найти хоть каплю объяснения. Но вместо этого её лицо начало таять. Черты поплыли, словно дождём смыло краску. Волосы разметались и растворились в воздухе, кожа стала прозрачной, как плёнка.
— Подожди! — крикнул я. — Ты обещала довести!
Она улыбнулась. Её губы уже были призрачными, и голос прозвучал так, будто шёл одновременно издалека и изнутри меня:
— Я довела. Дальше — сам.
И она исчезла. Сначала волосы, затем руки, затем глаза, а последним — голос, шепнувший:
— Проснись.
Туман сомкнулся. Осталась только «Волга». И я — стоящий напротив себя самого.
Я стоял перед машиной, будто перед зеркалом, в котором отражение слишком устарело, чтобы быть твоим. Внутри «Волги» сидел я — тот, кем я когда-то был или кем должен был стать. Его руки прилипли к рулю, кровь на них превратилась в сухую корку, чьи трещины напоминали карту дорог, ведущих в никуда.
Я тянул руку к телу, но пальцы предательски дрожали. Внутри что-то рвалось наружу, сопротивлялось. Казалось, невидимая сила шепчет: не прикасайся. Но магнитом тянуло сильнее. Словно всё вокруг существовало лишь ради этого момента: я и он, два Марка, разделённые временем и смертью.
Я почти коснулся. Между нами оставалась тонкая плёнка воздуха — и вдруг мир содрогнулся.
Туман вспыхнул ослепительным белым светом, как вспышка старой фотокамеры. Воздух над дорогой задрожал, словно огромный экран. В ушах — звон, похожий на треск порванной магнитофонной ленты. Камера, которую я держал в руке, ожила сама собой. Красный индикатор замигал, и объектив медленно повернулся на меня.
На дисплее я увидел себя — не того, что в «Волге», а другого. Сидящего за столом, постаревшего, с проседью в волосах. Он что-то говорил, но звука не было. Только губы шевелились, складываясь в слова: «Не делай этого».
Я отпрянул, сердце гулко ударило в рёбра, и в тот же миг раздался глухой хлопок. Дверца «Волги» распахнулась сама собой. Труп — мой двойник — пошевелился. Голова медленно поднялась, глаза открылись. Зрачки были чёрными, как провал в шахту. Он посмотрел прямо на меня.
— Поздно, — сказал он моим голосом. Только искажённым, будто прорывающимся сквозь треснувший динамик.
Я отступил. Камера выскользнула из рук и упала в пыль, но её красный глазок продолжал гореть. Из динамика послышался шум, и в его хаосе проступили слова: «Круг… петля… проснись…»
Я хотел закричать, но горло сдавило невидимой петлёй.
Двойник поднялся из «Волги», встал рядом с машиной. Его движения были рваными, будто он преодолевал невидимое сопротивление. По щекам тянулись дорожки засохшей крови. Он шагнул ко мне.
— Ты не понимаешь? — продолжил он. — Всё уже случилось. Ты лишь догоняешь свою же тень.
— Замолчи, — прошептал я, пятясь. — Ты… ты не я.
— Именно я. Тот, кто остался. Тот, кто смирился. — Он протянул руку, и я заметил на запястье выцветшую татуировку с координатами — точь-в-точь как у меня.
Мир вокруг начал выцветать. Дорога стала чёрно-белой, небо превратилось в серую, мутную плёнку. Деревья за обочиной распались на штрихи, будто их набросали углём. Даже мои собственные руки потеряли цвет.
Я вцепился взглядом в «Волгу». Она одна оставалась реальной. Её краска была мёртво-серебристой, но хотя бы сохраняла глубину. Внутри — пусто. Труп исчез. Теперь я был один, и в то же время — не один.
Шаг за шагом я подошёл ближе и заглянул в салон. На пассажирском сиденье лежал красный зонт. Мокрый. Капли воды стекали по ткани и исчезали, не оставляя следов. Но дождя не было и в помине.
Я взял зонт в руки. Он был тяжёлым, будто в нём заключили всю влагу этого проклятого тумана. Я развернул его — и в этот миг мир качнулся. Дорога пошла волнами, небо пронзили трещины. Я услышал смех Ани. Тонкий, детский, но такой явственный, что я невольно обернулся.
На обочине мелькнула её фигурка с зонтом. Но в следующее мгновение это была уже Ольга. Потом — мама. Потом снова я сам.
Голоса налетели со всех сторон:
— «Ты должен выбрать…»
— «Не подходи…»
— «Сынок…»
— «Проснись…»
Я зажал уши ладонями, но они звучали прямо в черепе, разрывая его изнутри. И тогда до меня дошло: это не голоса. Это я сам, разбросанный во времени, как осколки разбитого зеркала.
Я уронил зонт. Он коснулся асфальта — и растворился, словно его и не было.