Я не обернулся. Если обернусь — сцена рухнет. Это я уже усвоил.
Я шагнул к колонкам. Сквозь туман проступили две тени на асфальте — моя и ещё одна. Но источник света был один — мои фары. Две тени от одного тела. Меня пробрала дрожь. Смеяться не хотелось.
Фигура в куртке остановилась у «Волги» с вмятиной. Положила ладонь на крышу. Жест был моим до боли. Он не поднимал головы. Наше дыхание синхронизировалось, как две дорожки для сведения.
— Если это снова дубль, — тихо сказал я, — обойдёмся без крови.
Часы на панели щёлкнули в третий раз. 9:30. Назад. Внимание, мотор. Я задержал дыхание, как перед прыжком в воду.
Между колонками треснул динамик на столбе. Пластиковая решётка задрожала, и оттуда, будто из консервной банки, пополз мой голос — но из завтрашнего дня:
— Не садись за руль…
Поздно. Он уже тянулся к ручке.
Я сделал ещё шаг. Шершавый туман щекотал лицо. Я различал детали: кривой шов на рукаве, белую полоску на кедах. Такие же я носил когда-то. Или ещё надену.
— Эй, — сказал я, сам не зная, к кому обращаюсь. — Подожди.
Он не поднял головы. Но замер. Его пальцы лежали на ручке. Пальцы, в которых я узнавал всё: привычку держать камеру, нервную жилку, тонкий шрам у большого пальца. Я протянул руку — не касаясь, проверяя дистанцию.
И в этот момент я-2024 дотронулся до часов на панели. Я не видел, но услышал — тихий металлический щелчок. Стрелки замерли. В тишине это прозвучало как выстрел, который не раздался.
— Сейчас, — тихо сказал мой двойник, и в этом слове было всё: приказ, просьба, монтажная склейка.
Фигура у «Волги» подняла голову.
Я увидел лицо.
Не чужое. Своё. Только моложе. Живее. До всей этой истории. С тем самым упрямым выражением, что сводило с ума всех, кто пытался мной командовать.
Наши взгляды встретились.
Туман сгустился. Динамик на столбе сипло повторил:
— Не…
Часы щёлкнули. 9:30.
И второй я — тот, в куртке девяностых — рванул прочь, в тёмный провал между колонками.
Я выдохнул — слишком поздно — и понял: сцена пошла. Дубль начался.
Следующая страница ждала в темноте. Её название я уже знал.
Глава 24. Двойник
Я застыл посреди площадки, чувствуя, как туман, холодный и влажный, впивается в кожу. Передо мной — он. Мой другой. Тот, кто ещё не успел потерять молодость. Куртка адидас из девяностых, выцветшие джинсы, кеды, в которых я когда-то бегал до магазина за «Явой». Он шагал к «Волге» медленно, будто тянул время, но в каждом его движении я узнавал себя. Узнавал слишком хорошо.
Когда он поднял голову и наши взгляды встретились, внутри что-то оборвалось. Его глаза — мои глаза — округлились, словно он увидел чудовище. Секунду мы стояли так, застывшие в немом отражении друг друга, и в этой секунде я понял — он меня боится.
Я сделал шаг. Туман дрогнул.
— Подожди, — сказал я.
Но второй Марк резко отпрянул, будто я швырнул в него камень. Его лицо исказил страх. Он не крикнул, не произнёс ни слова — просто развернулся и побежал в темноту. Кеды стучали по асфальту, каждый удар отзывался эхом внутри моей груди.
— Стой! — сорвалось у меня, но голос потонул в вязком воздухе.
Я уже бросился за ним, но тут что-то хрустнуло в кармане куртки. Рука нащупала бумагу. Я остановился, дрожащими пальцами развернул её. Кривые буквы, будто написанные наспех моим же почерком, складывались в фразу:
«Ты — не ты. Это петля.»
Слова обожгли ладонь. Я перечитал их несколько раз, надеясь, что увидел неправильно. Но нет. Те же буквы, та же бескомпромиссная ясность.
Воздух вокруг похолодел. Я почувствовал, что тени на асфальте ведут себя странно. Повернулся — и замер. От моего тела падало две тени. Обе были вытянутыми, одинаковой длины, но расходились в разные стороны. Как будто свет бил сразу из двух источников, которых не существовало. Я шагнул — и тени двинулись каждая по-своему, не синхронно. Одна — послушная. Другая — запоздалая, хромая, как отражение, которому не хочется повторять.
В этот миг туман зашевелился шёпотом. Голос — тихий, женский, знакомый до боли:
— Ты видел это раньше.
Я обернулся. Никого. Только застывшие колонны, будка с пустым стеклом и те же бесконечные «Волги» за пеленой.
— Ольга? — выдохнул я.
Ответа не было. Но её слова продолжали жить в воздухе, повторяться эхом: Ты видел это раньше… Ты видел…
Я сжал записку так, что бумага чуть не рассыпалась в пальцах. «Петля». Слово било в виски молотком. Я вдруг понял: это не предупреждение. Это приговор.