Я подтянул ремень на груди, будто он мог стать крепче. На долю секунды воображение подкидывало злые картинки: кровь на ладонях, стеклярус из осколков, серая лента трассы, которая вдруг становится потолком. Я позволял им мелькать — и не хватался. Образы устают, если их не кормить страхом.
Слева, у бровки, — знак километрового столба, покрытый инеем: 93. Правее — старая, как мир, будка-силуэт «ПОСТ». В тумане встала фигура. На миг я подумал, что это он — отец, — но фигура оставалась никем, тенью, которой в этот раз не дали роли. Я моргнул, и её не стало.
Тело захотело дрогнуть — человеческое. Я разрешил рукам не дрожать. Пальцы врезались в руль. Сцепление — в пол, газ — ровно. Колени слушались, как у танцора в финале, когда всё уже выучено, и остаётся — сделать.
Я поймал взгляд грузовика. Да, это смешно — у машин нет глаз, но их свет смотрит. И в этом свете я действительно увидел себя — того, кто когда-то завис в чистилище и не мог решить. Он стоял по ту сторону, как зритель у экрана, и впервые не кричал. Только губами сказал «спасибо». Или «прощай». Или — то и другое.
Удар был ещё впереди, но время уже знало исход. По стеклу волной пошёл знакомый круг — и не остановился, а расширился, как если бы кто-то внутри махнул мне «давай». Я улыбнулся — странно спокойно, как улыбается человек, который наконец попал в нужную ноту.
— Пап, — сказал я негромко, хотя знал, что он не услышит ушами. — Я еду.
Что-то мягко щёлкнуло — как в кино, когда ассистент хлопает планшет. Дубль финальный. Туман на вдохе стал вкусом — металлом и мокрой кожей. «Волга» взяла последнюю прямую. В висках ни одна дверь больше не стучала: все открыты.
Я обернулся последний раз — не глазами, а памятью. Ольга стояла далеко, почти прозрачная, и держала зонт над пустотой — как над местом, где кто-то когда-нибудь тоже выберет. Её губы беззвучно повторили: «иди».
Я кивнул — и посмотрел вперёд.
Фары грузовика ударили навстречу; круг на стекле поймал свет и распустился, как ирис диафрагмы. Между нами осталась секунда — тоньше волоса, длиннее года. Я вытянул её, как струну, чтобы услышать.
— Проснись, — сказал я на всякий случай — не себе уже, миру.
И мир, кажется, послушался: звук мотора стал чистым, как нота «ля» в пустом зале. Всё остальное — дождь, радио, тени — ушло за кулису.
Я отпустил мысленно всё, что держал. И крепче сжал руль.
Удар ещё не пришёл — но я уже был там, где он станет точкой. Ноль.
И в этот ноль, как в игольное ушко, прошла вся моя дорога — чтобы выйти потом.
Грузовик вырос во весь экран. Стекло приняло свет.
И тишина — короткая, правильная — поставила ладонь мне на грудь.
Я поехал навстречу.
Секунда растянулась до комнаты, в которой можно жить. В этой комнате было всё: тёплый привкус её губ, шершавость руля, слабый скрип сиденья, запах мокрого брезента где-то снаружи, тонкая нить моего голоса, уже отданного вперёд. Время не остановилось — оно выровнялось, как нитка, которую тянут с двух концов, пока она не перестанет путаться.
Грузовик рос — квадрат света с чёрным сердцем. На стекле мой круг распускался медленно, сердечно, будто ирис, который долго держали закрытым для какой-то важной сцены. В зеркале я-2024 исчез окончательно; там осталась только дорога, которая доверила мне самую скучную и самую ответственную роль: держать прямую.
Я вспомнил воду в отцовской кружке — её запах дыма и железа. Помнил, как он прижал мою ладонь к деревянному баранке лодки и сказал: «Не держи из злости — держи из любви». Тогда я не понял. Сейчас — да. Я держал.
Радио не выдало больше ни слова. «Конец передачи» оказалась последней точкой. Но за этой точкой оставалась бумага — пустая, белая, на которой можно писать дальше. На панели контрольные лампы горели, как маленькие окна в ночном городе. Ни одно не мигало тревожно. Даже часы не дёргались — шли ровно, без демонстраций. Внутри меня тоже что-то перестало махать руками.
Слева в тумане мелькнул силуэт будки. На её стекле, как роса, проявилась надпись Н0ЛЬ — и тут же исчезла. Справа, в траве, лежал красный зонт — куполом вверх, полный воды, как миска. Я не взял его. Во мне впервые не было рефлекса «спасти». Кто должен — спасёт. Кто может — поднимет. Я выбрал своё.
Металл грузовика занял небо. Свет его фар совпал с моим кругом — центр в центр — и сердце, кажется, попало в прорезь. Я услышал шаг — откуда-то из такой глубины, где шагов не бывает. Возможно, это был отец, и он сказал не «Сынок», не «Хватит», а просто выдохнул вместе со мной — на «раз».