Выбрать главу

— Товарищ Горных, там Симкова из Москвы приехала и привезла литературу. Мне сейчас некогда. Потом договоримся.

Он бежал уже по лестнице во двор.

Лошадь взметала весеннюю грязь с мостовой; шумно и весело звучали голоса людей… И Климину впервые за долгие-долгие месяцы было весело и беззаботно, точно с души сняли пыльный чехол. Казалось, что за последние месяцы ни о чем, кроме работы, не думал, изо дня в день жил в ее неперебивающемся ритме, и теперь только понял, что все время в самом далеком уголке его мозга присутствовала Анюта Симкова.

Тонкие, золотистые волосы, небрежно собранные в комок, окружали ее голову и падали на глаза, на ее строгий и серьезный лоб с маленькой поперечной морщинкой. Часто встречались они по партийной работе, и знал он, что она заведует культпросветотделом политотдела, что до революции она была сельской учительницей и в партию вступила в тысяча девятьсот восемнадцатом году. От учительства осталась у нее манера говорить громко, раздельно, с убедительно-ласковыми, покровительственными интонациями, как со школьниками. И во время докладов ее бывало, что Климин переставал понимать слова, он слушал только мягкие переливы ее голоса и любовался улыбкой, что жила на дне ее глаз, улыбкой, которой строгое выражение рта придавало особую прелесть. А порой ловил он себя на том, что следит за ее маленькой сильной рукой, так крепко отвечающей всегда на пожатие, за машинальными движениями ее длинных пальцев, в легких прикосновениях которых угадывалось столько скрытой нежности. Поймав себя на этих мыслях, он с досадой отбрасывал их.

Румяной, здоровой, высоко несущей золотоволосую голову знал он ее недолго. Тифозная эпидемия, охватившая город, уложила ее на шесть недель в госпиталь. И, поглощенный лихорадочной борьбой с заговорами, бандитизмом и тифом, Климин почти забыл о ней и, встретив после болезни, не узнал ее сначала. Она была бледная, точно обескровленная, поблекли щеки и губы, бритая голова казалась хрупкой. Глаза стали больше, прозрачнее, и на долгое время осталась в них усталость после тяжелой болезни.

Часто видел Климин, как она, положив свою голову, розовеющую сквозь коротко остриженные волосы, на руку, на несколько минут засыпала во время какого-нибудь доклада, а потом вздрагивала, и в глазах ее светилась усталая и виноватая улыбка. Иногда после собрания говорили они о политике, о жизни партии, о текущей работе и скоро перешли на товарищеское «ты», сближающее коммунистов огромной страны в одну дружную семью. Но не только любви, даже слов дружбы не было между ними, да и когда было задуматься о своих переживаниях, — лихорадочна была работа и не оставляла она свободного времени. Только перед отъездом Симковой, в момент торопливого прощания, Климин впервые поцеловал ее в строгие губы.

Она редко улыбалась, а ее тихий смех услышал он только сейчас, в кутерьме и сутолоке вокзала, помогая ей тащить тюки литературы. Совсем другой он увидел ее: она загорела, похудела, волосы отросли, движения стали как будто резче. Увидев его, она засмеялась тихо и весело. Торопливо отвечая на ее вопросы, рассказывал он о положении края, о плане заготовки дров… И когда по серебристо блестевшей от снега и грязи дороге возвращались они в город, то ловил себя Климин на том, что чего-то самого важного он еще ей не сказал.

А в толпе, что теснилась на узкой площадке вокзала, среди отпускных красноармейцев, с лицами обветренными и веселыми, рядом с крестьянами, растерявшимися в непривычной вокзальной суете, тоже встретились два человека, и, поздоровавшись, один сказал:

— Смотри — председатель Чека… Вон, с этой…

— А она?

— Партейная…

Так ответил толстый мужик с рыжей большой бородой, в длинном тулупе, с кнутом в руках и в рваной папахе, из-под которой на лоб текли капельки пота.

Собеседник — в желтом полушубке, плотно обхватившем стройную, сильную фигуру, и в черном красноармейском шлеме с большой красной звездой. У него светлые, холодные глаза, дерзкие губы. На рукаве нашиты звезда и два кубика, но в походке, в осанке, в каждом повороте головы чувствуется царский офицер. Видно, что он только приехал: в руках у него вещевой мешок. Внимательно-враждебно разглядывает он Климина и Симкову, изучает и запечатлевает каждое их движение.

— Едем скорее. Квартиру нашел у одного тут… из буржуев. Помогает нам, деньги дает и два раза выручал меня — прятал. А документы как у вас?

— Из округа еду в распоряжение военкомата, как военспец… Фамилия моя — Репин Борис, в послужном списке — два года Красной Армии.

Они уже ехали по улице, и время от времени нагибался рыжий с облучка и говорил Репину:

— А мы и не ждали… Когда вас разгромили, так я думал — каюк, больше вас не увижу… А сил теперь воинских здесь мало. В деревнях, по заводам. Главное — семян нету в деревне. Поможет бог — дадим баню…

Николай Куштум

СТИХИ

ДОРОГА

Дружно рыли мы котлованы, Возводили крутые мосты. Выходили на смену рано, Сотрясая песней пустырь.
И с утра до вечерней сырости, От июльской зари допоздна Торопилась дорога вырасти, Молодые принять поезда.
Инженер измеряет дистанцию По знакомому чертежу: — Узловую большую станцию Здесь я к осени заложу.
Подходящая почва. Твердая. Будут горы у нас в кольце! — Промелькнула улыбка гордая На его загорелом лице.
В тихий вечер к родному дому И меня примчал паровоз. Мать смеется по-молодому, В чае привкус соленых слез.
А когда мы выпили в меру, Мой отец сказал: — Чудеса! Ай спасибо тому инженеру, Что дорогу провел в леса.
Рано утром из-за уклона Поезд вышел с грузом зерна. Убегающим в горы вагонам Я фуражкой махнул из окна.

ПОЕЗД В ГОРАХ

Шел торопливо поезд, Шел через Каменный Пояс — Через Уральские горы, Минуя разлив пихтача.
Скорей на вершину взбежать бы, — Но снова утесами сжатый, В скалистые коридоры Сердито влетал, грохоча.
Казалось, что поезд сорвется И рухнет на дно колодца, Останется там навеки Бесформенной массой лежать, —
Послушный руке человека, Он все-таки кверху рвется, Лишь грохот в горах раздается, Да стекла в купе дребезжат.
Шатаясь, он брел лабиринтом И горы молил: «Отодвиньтесь!» — Но каменной хваткою туже Его зажимает Урал.
Тогда, свирепея от гнева, Рванул он отчаянно влево, Натужился, ухнул и, дымный. Ворвался на перевал.
И здесь нам открылись дали, Каких мы еще не видали: Внизу буреломы и чащи Прочерчены стрелами рек.
Блестят голубые озера, Синеют далекие горы — Так вот он, простор настоящий, Отныне любимый навек!
А поезд все дальше стремится. Теперь он уж гор не боится И движется неудержимо Открытым путем на Восток.
И вот он уже исчезает, А в небе клубится и тает Чуть видное облачко дыма, Да издали слышен свисток.