– Ну да. Скажу. Ни мужа у меня, ни детей… Одна только работа всю жизнь. Все карьеру торопилась делать, знаешь ли. Дура была. Карьеру вот сделала, а толку нету… Ой, ой, горячо! – завопила она вдруг, пытаясь защититься руками от идущей в ее сторону волны горячего пара. – Ты что делаешь, Марусь! Я же сварюсь так!
– Ничего. Не сваритесь. Так надо. Терпите. Сейчас еще поддам и парить вас буду…
В дом Анночка Васильевна вернулась совсем разомлевшая. Бухнулась на стул, вытянула ноги, выдохнула сладко:
– О-о-о-о… Как будто все у меня внутри переместилось, на новое место встало…
– Ну так и хорошо, что встало! Значит, все на пользу пошло! – хохотнула весело Марусина мать. – Давайте-ка, девки, к столу. После баньки обязательно полагается рюмочку пропустить… Ты шаньгой, шаньгой лучше закусывай! – торопливо подсказала она гостье, когда та зашлась от крепкого глотка первача и начала отчаянно рыскать глазами по столу, заставленному тарелками. – Надо обязательно горяченьким закусить!
– Ой, а что это было такое крепкое, я не поняла… Виски, что ли?
– Да сама ты виска… Самогонка это! Чистая, как слеза! Погляди!
– А-а-а… Самогонка… – моргнула осоловело гостья, откусывая порядочный кусок картофельной шаньги. – Ой, а булочка какая вкусная… А это что, омлетик такой, да? Какой странный, жиденький…
– Ну, попробуй… – хитро улыбнулась Надежда, подставляя ей поближе тарелку с желтоватым, слегка дрожащим, как холодец, продуктом.
– Ой… Нет, не омлетик… Какой вкус странный… А что это такое, интересно?
– Так это молозиво…
– Что?!
– Ну, молозиво… Молоко такое. Самое первое, для только родившегося теленка. Оно густое всегда, жирное, а когда застывает, как холодец становится. На этот, как его… на модный жидкий сыр похожее…
– Ну да… Похожее… – торопливо отодвинула от себя тарелку Анночка Васильевна и содрогнулась слегка.
– А ты что, моргуешь?
– Что? Как это – моргуешь?
– Ну, брезгуешь, значит.
– Нет, я не брезгую… То есть… не моргую… Просто непривычно…
– Так зато полезно! Аксинья вчера как раз отелилась, вот я и взяла у нее немного молозива… Как знала, что гости будут!
– А Аксинья, это…
– А это корова наша. Аксиньей зовут. У нас их две – Аксинья и Дуняшка.
– Хм… Имена какие странные… Прямо Шолохов, «Тихий Дон»… Может, и Наташка тоже есть?
– Нет. Наташки нету. Да я и сама была против, чтоб их бабьими именами называть! Вон Маруська настояла!
– Ой, как хорошо тут у вас, господи… Баня, коровы-бабы, молозиво…
– Что, еще хочешь? Так кушай! – подвинула ей Надежда тарелку с необычным молочным продуктом.
– Нет! – торопливо выставила ладонь, отказываясь от угощения, гостья. – Нет, я уже это покушала! Спасибо! Я вот лучше кефирчику попью… Ведь это кефирчик такой густой, да? Я не ошибаюсь? Он не из молозива сделан?
– Нет. Это простокваша обычная. Ну, можно сказать, и кефир…
– Ой, а вкусная какая! Как творог. А это…
– А это масло.
– Масло?! Такое желтое? Такого не бывает…
– Ну, давай поучи меня, какое масло бывает… У вас там, в городских магазинах, такого масла и не видали никогда! Ты попробуй, попробуй!
Так в творческих познаниях деревенского натурального хозяйства прошел для Анны Васильевны вечер. Потом, когда гостью совсем сморило, Маруся отвела ее спать в светелку. Кончилось дело тем, что остаток своей командировки провела городская гостья у них в доме, возвращаясь после трудового дня вместе с Марусей.
– Ой, Надь, а можно я с тобой пойду? – увязалась она на следующий вечер за Надеждой, когда та, повязавшись платочком, направилась в коровник на вечернюю дойку. – Я хочу на Аксинью посмотреть. И на эту… на Дуняшку тоже…
– Что ж, пойдем, – удивленно посмотрела на нее Надежда, – только туфли свои модные сыми, замараешь. Чуни вон надень.
– Чуни? Это какие чуни?
Молча бросив ей под ноги глубокие резиновые галоши с острыми носами, Надежда стояла, смотрела сурово, как Анночка Васильевна осторожно и неуклюже сует в них ноги, потом произнесла строго:
– Только не шибко там охай. Испугаешь еще животину…
– Ой! Ой! Боже, какой хорошенький! Какой маленький! Какой красавчик! – тут же забыв все ее предостережения, громко воскликнула Анночка Васильевна, увидев в деревянной загородке лежащую на сене телочку. – Ой, мамочки, прелесть какая…
– Да тихо ты, оглашенная! – снова шикнула на нее Надежда. – Говорю же, не охай! Нельзя! Сглазишь еще! Глаз-то у тебя, гляжу, черный да урочливый… Да и не красавчик это вовсе, а красавица. Телка. Поняла?
– Поняла… А как ее зовут?