Церква да кладбище энти стояли на холме - там, где ныне поле. Вкруг холма энтова болота были. И когда, уже при колхозах, ломали энту церкву, решили и холм разровнять, чтоб, значит, болота осушить. Поприехали откуда-то работники да лопатами и телегами разровняли холм.
С тех пор Марья перестала беспокоить людей. Да вот раз в десять лет ктой-то да увидит ночью на поле холм да церкву, будто из земли они вырастают.
А семь лет назад со старухой теткой Олей-покойницей, что жила на отшибе (помню, ее утроба держала - видать, червь грыз), случилась вот какая штука. Спала она ночью, как вдруг постучали в оконце к ней. Полная луна светила на небе, и разглядела тетка Оля на улице молодуху. Удивилась, но оконце отворила. Смотрит: молодуха красивая, в сарафане старинном. Да вот только собаки чей-то во всем селе лаять перестали да попрятались по будкам своим. "Че тебе?" - спросила старуха, а молодуха в ответ: "Вань, Ваня, где ты?" И только тут старуха разглядела то, чего по старости лет не увидала сразу, горло-то у девицы перерезано! Че опосля было - тетка Оля не помнила. Упала она в сердцах, а утром обнаружила только помятую крапиву под оконцем...
Я слушал бабу Вассу, и у меня стыли зубы. Закончила она свой рассказ выводом, что погост и церковь по ночам воскресают, а Марья не успокоилась в своих поисках, но встает только в полнолуние.
Прощаясь со мной, старуха хитро улыбнулась и как бы невзначай сказала:
- Милок, полнолуние через три дня.
"... через три дня", - звенело в моей голове, когда я возвращался.
Щука охотится даже ночью. Это видно по разводам, которые то здесь, то там появлялись на поверхности воды.
- Вань, ты веришь в леших?
Иван засмеялся:
- А ты?
- Знамо, верю... Да ну, не смейся ты! Конюх Степан сам рассказывал, как он ночью возвращался через касеть, а они на него напали.
- И?
- Он еле ноги унес!
Марья и Иван сидели на пнях у грибоварни. Вселенная с холодным спокойствием смотрела на них и лишь изредка роняла звезды.
- Вань, а в оживших покойников ты веришь?
- Не-а.
- Недалече от нас, в Топорищеве, мальчик-пастух утонул. Люди говорят, что в полнолуние он выходит из реки да бродит вдоль берега. Многие видали уже...
На лице Ивана появилась тревога. Он схватил руку Марьи и прошептал, показывая на противоположный берег:
- Смотри! Вон твой пастушонок... Выходит.
Марья судорожно ахнула.
- Испугалась? - засмеялся Иван. - Я пошутил.
- Ну тя! Я испужалась чуть юродивой не стала. Пойду до дому, обиделась она.
И пошла.
- Марья, коли ты уйдешь, я утоплюсь!
Иван давно приметил невдалеке от берега кувшинку и хотел за ней сплавать.
- Слышь? Я прыгаю.
Не раздеваясь, - все равно одежду надо было отстирывать от крови, - он нырнул. За день вода нагрелась и еще не успела остыть. Иван бесшумно под водой добрался до кувшинки, сорвал ее и так же бесшумно доплыл до берега. Он вынырнул под ветвями ивы, что склонилась к самой воде. Поэтому его не было видно с берега.
Марья была уже у реки и неуверенно звала:
- Вань... Ваня...
Ее беспокойство нарастало. В панике она начала метаться по берегу:
- Ванечка!.. Миленький!.. Не тони!..
Видимо, сердце подпрыгнуло к ее горлу, и приглушенный, захлебывающийся хрип вылетел в пространство:
- Гос-по-ди-и! Че ж ты наделал?! Как же мне жить вслед?!. - Марья упала на колени.
Шутка затянулась. Иван это понял и быстро вышел на берег. Когда он подбежал к Марье, она уже лежала ничком и беззвучно рыдала.
Иван склонился над ней.
- Марья, я рядом, я не утонул.
Марья не реагировала.
Он взял ее на руки и отнес к грибоварне.
- Марья, очнись! Слышь, я не утонул.
Ее взгляд был отрешенным.
- Марья, прости меня, прости меня, - Иван часто и неразборчиво целовал ее в лицо, - прости меня...
Зачем ты так сделал? - услышал он у самого уха.
"Как пес возвращается на блевотину свою, так глупый повторяет глупость свою", - вспомнил Иван библейскую притчу, часто повторяемую его отцом. И еще: "Храни себя от зла, и не постыдишься за душу твою".
- Зачем ты так сделал? - повторила Марья.
- Марья... - ком в горле мешал говорить. Голос оказался сдавленным и неожиданно высоким.
Иван прокашлялся.
- Марья. Я не хотел... Я не думал... - Найти нужные слова было нелегко. - Прости, прости меня, пожалуйста. Прости...
В селе прокричал первый петух. На поверхности воды бился ночной мотылек, вскоре ставший добычей голавля. Время шло своим чередом и не замечало двоих, которых в эту ночь избрала судьба.
- Вань, ты весь мокрый. Захвораешь.
- Пустяки. Надо только выжать одежду. - Иван заметно стучал зубами. Пойдем в заброшенный сарай? В нем кто-то сушит сено. Там тепло.
- Пойдем, - просто согласилась Марья.
Она шла впереди, держа в руке подаренную ей кувшинку. Следом шел Иван и о чем-то напряженно думал.
- Марья.
- Че?
- Тебя кто-нибудь обманывал?
- Нет... А зачем?
- Зачем? - переспросил Иван. Этот вопрос сбил его с толку. - Ну, не знаю... - Как-то нерешительно, опустив голову, он подошел к Марье. - Ты не обиделась, что я вечером насильно целовал тебя?
Марья пожала плечами:
- Я видала, как моих подружек целовали. Они, кажись, не обижались...
- А тебя до сего никто не целовал?
- Нет.
- А жених твой?.. Как его?.. Яков?
- Нет.
- Ты его любишь?
- Я?.. Не знаю. Тятя хотит, чтоб мы обвенчались.
- А ты хошь?
- Не знаю.
- А я знаю. Знаю, что как только увидал тебя, сразу же... - Иван замолчал.
Марья глядела на него, и глаза ее молили: "Продолжай, продолжай".
- Марья, коли щас пропоет петух, ты будешь моей женой.
Петух пропел...
... Стояла безветренная ночь, и полная луна пялилась на землю. Я вышел к погосту и сразу же увидел парня, стоявшего у церкви. Почему-то в тот же миг понял я, что это Иван, - видимо, из-за крови, которая залила все его лицо.
Было как-то особенно душно, хотя и пахло сыростью. Парень поманил меня рукой, и я, огибая могильные холмики, пошагал к нему. Но он вдруг повернулся и пошел прочь, не подавая вида, что меня звал.
Я бросился за ним, как вдруг кто-то окликнул меня, и за спиной послышались неторопливые шаги. Но, обернувшись, никого не увидел я.
- Федор! - не было сомнений, что это он, - где ты?
Тишина. Только стая огромных крыс пробежала у ног моих. Вскоре снова меня окликнули, и пьяный хохот раздался невдалеке.
Бешенство овладело мной, и я бросился на звук, но не заметил, что на пути моем находилась разрытая могила Марьи. Споткнувшись, полетел я вниз и... проснулся.
Я перевел дыхание. Уже несколько ночей донимали меня кошмары, отличавшиеся яркостью и чрезвычайным сходством с действительностью.
Минули три дня после разговора с бабой Вассой.
С самого утра одолевала меня тревога; и предчувствие, что со мной произойдет что-то в этот день, точнее ночь, не давало покоя.
По скрипящему полу я вышел на мост, выпил воды. Самочувствие было прескверное, что-то угнетало меня. Положительно ничего не хотелось делать, в том числе и бездельничать.
Я открыл холодильник и извлек запотевшую бутылку водки. Конечно, с самого утра - и к рюмке - дело непристойное, но я тем не менее выпил, даже не закусывая.
В желудке приятно потеплело. А между тем день разгорался, солнце поднималось. Я выпил еще и отправился на реку.
На берегу, поджав босые грязные ноги, сидел мужик и ловил рыбу. В селе его звали Мишей Тарзаном. Почему именно Тарзаном? - не знаю. Было ему около пятидесяти. Домашним хозяйством он не занимался, как, впрочем, и его жена. Днем они ловили рыбу, а вечером пили горькую, на следующий день утром пили горькую, а днем ловили рыбу. Видимо, однообразие труда и избыток фосфора и спирта вызывали у них желание вернуться в лоно первозданной природы, где обитали их далекие предки и где называться Тарзаном было бы даже почетно...
- ЗдорОво, Миш, - я подсел рядом.
- Здоров.
- Клюет?
- Плохо... Слыхал, Сашка Смирнов щуку на пятнадцать кэгэ поймал?
- Ну!
- Сеткой.
Рядом, гудя довольно басовито, пролетел жук.