- Если бы тот, третий, тоже остался лежать на земле, то это была бы удача.
Он похлопал коня по шее и запрыгнул на его спину. Затем подал руку девочке, та, вскарабкавшись, уселась сзади и обхватила его руками, сплетя кисти рук на животе.
- Держись. Конь не сильно устал, а до того острова, где рыбачил медведь, нам нужно добраться быстрее, чем друзья этого недобитка поймают нас.
17.
Остановив коня у воды, Кетчуа огляделся. Он не видел ничего, однако звериное чутьё подсказывало ему, что за ними следовала погоня. Тот, третий, что сумел уйти, наверняка был не один. Закрыв глаза, арапахо стал вслушиваться в звуки леса. Вскоре окружающий мир для него разделился на отдельные, живущие абсолютно разной жизнью звуки. Невообразимая какафония исчезла. Теперь он мог слышать то, что хотел. «Отодвинув» от себя всё то, что в данный момент не имело для него значения, он услышал, как шумят деревья, да поскрипывают трущиеся друг о друга ветви и хрустит опавшая хвоя под лапами крадущейся лисицы. Животное замерло, а затем быстро скрылось. И вдруг среди разнообразных звуков он уловил характерный топот коней. Их было не менее десятка, и они двигались единой плотной массой в одном направлении. В их сторону.
Кетчуа вздрогнул. Всё в одно мгновение стало на свои места. Не скрипа веток, не топота коней, только, перекатывая мутные воды, шумел Вебер да звенела над головой вездесущая мошкара.
- Сейчас мы переправимся вплавь на тот берег, - обратился он к Масатэ. - Держись за гриву коня. Старайся плыть так, что бы между тобой и этим берегом постоянно была конская шея. На меня не обращай внимания. Если я утону, то, выбравшись на берег, иди так, чтобы солнце светило тебе в левое ухо. А если встретишь арапахо, то повторяй моё имя и имя моего сахэма. Ты поняла?
- Да, - она растерянно захлопала глазами. – А почему ты должен утонуть?
В лесу раздалось ржание коней.
- Они будут стрелять.
Он направил коня в воду. Переправляться приходилось не вброд, но оба берега были пологими и спуск не представлял ровным счётом ничего сложного. Преследователи появились в тот момент, когда глубина не позволила коню идти по дну, и он поплыл, оттолкнувшись от земной тверди. Остановившись на берегу, длинные ножи замешкались, однако, быстро достав ружья, стали стрелять.
- Прячься за шею коня! – крикнул на Масатэ Кетчуа. Девочка, перебирая руками и отплёвываясь от попавшей в рот воды, перебралась со спины, на которой сидела до этого, и спряталась за шею. Сам арапахо прятаться не стал. Время от времени ныряя, он держался за гриву и упорно плыл вперёд. Примерно на середине реки течение усилилось, и их стало сносить вниз. Что–то крича, всадники стали преследовать беглецов берегом, при этом не переставая стрелять. Однако их пули, поднимая целые фонтаны брызг, не достигали цели.
Течение усиливалось, и путники, уже не думая о том, чтобы плыть к берегу, просто старались не утонуть. Обхватив шею коня руками, Масатэ испуганно таращилась по сторонам, то и дело погружаясь в воду с головой и, выныривая, глотала широко открытым ртом воздух. Кетчуа плыл рядом, он уже не грёб, а просто держался за выбивающегося из последних сил коня. Временами он прятал девочку за животное, а иногда, когда это было невозможно, прикрывал собой.
Стрельба с берега продолжалась. Вода вокруг них буквально покрылась фонтанами от летевших в них пуль.
Наконец конь нащупал копытами дно и, увязая в речном иле, стал пробираться к берегу. С каждым шагом он ступал всё твёрже и твёрже и выйдя на берег, вынес на себе двоих обессиленных людей. Сделав ещё несколько странных, вихляющихся шагов, он остановился. Висевшая у него на шее Масатэ упала на землю.
- Идём, - Кетчуа схватил ещё не отдышавшуюся девочку за руку и потащил под прикрытие деревьев.
Масатэ вырвалась из его рук.
- А конь? – спросила она.
Оглядевшись, арапахо увидел, что животное опустилось на колени, а потом и вовсе легло на землю. Бока его тяжело вздымались, а глаза глядели с какой–то невообразимой, звериной тоской.
- О, Великий Дух, - прошептал Кетчуа, видя, как по его бокам расплываются тёмно-красные пятна. Словно живой щит, конь принял на себя всё, что предназначалось им, и теперь, жалобно фыркая, умирал.